Экуменический кружок Сандра Риги
Новосибирск, начало восьмидесятых
В
Риге я дружил с хиповавшими молодыми людьми, которые вели бурную жизнь. Вскоре
завязалось знакомство с баптистами. Виной тому был случай на производстве. Со мной работал один слесарь, который много
пил и постоянно матерился. Но через некоторое время я заметил, что он стал другим. Я спросил его, почему он больше не
ругается. Тогда он ответил, что стал баптистом. Это меня удивило и
заинтриговало. Я попросил его провести
на богослужение. Оно меня очень удивило. Пение и духовная атмосфера мне
понравились. После богослужения я подошел к пастору, поздоровался и
поблагодарил за возможность участия в
богослужении, прекрасную проповедь и пение хора.
С
этого времени я начал к ним ходить часто. Там было очень много молодых людей.
Молодежь читала Священное Писание и достаточно хорошо его знала. Они учились
там истинам веры. Тогда и я захотел собирать молодежь, чтобы показать, что у
нас, католиков, тоже есть молодые активные верующие. Вместе с несколькими
друзьями мы встречались по воскресеньям. Эти встречи состояли из музыки, кофе и
танцев. Мы немного говорили также о религиозных проблемах. Это было начало.
Потом я постарался заинтересовать их Священным Писанием и примером
протестантов. Я хотел, чтобы молодежь из католических семей увидела, как
молятся баптисты. На мою квартиру, которую я снимал, стали захаживать хиппи. Я
оставлял им ключи от квартиры, когда уезжал из города. Вскоре меня вызвали в
милицию и потребовали объяснений почему на моей квартире обосновалась целая
колония хиппи.
После
того, как стало известно об этом, священник Иосиф Бородуля, которому я всегда прислуживал на мессе, один
на один спросил меня, хочу ли я еще быть священником? А если хочу, то почему я
так поступаю? Почему я устраиваю сборища на квартире?
Я
ему ответил:
-
Ни одному священнику я не обещал, что буду священником.
Тогда
он спросил:
-
Так чего ты хочешь?
Я
ответил:
-
Если Бог позволит, я буду священником, а не позволит, то пойду другой дорогой -
женюсь.
Мой
старичок очень рассердился и закричал:
-
Сейчас как дам тебе в лоб! Ты столько вытерпел! А сколько сестры вытерпели,
которые тебе помогали? Ты столько сделал, чтобы сдать экзамены, а сейчас хочешь
уйти от своего призвания?
Я
ничего ему не ответил. Все свои дела я хранил в глубокой тайне.
Однажды,
ко мне приехал монах из Даугавпилса Витольд, который меня знал много лет. У
него я останавливался, когда первый раз приезжал в Ригу. Он хотел поговорить о
моих делах. Я признался, что я хожу к баптистам и на молодежные вечеринки. Я
объяснил, что, поступая так, я хочу отвести от себя внимание КГБ.
Тогда
он спросил меня в упор, хочу ли я быть священником?
-
Конечно, - ответил я.
Мы
разговаривали всю ночь напролет.
Каждый
новый год я молился Господу такими словами: "Господи Иисусе, если Ты меня
предназначил для другого пути, чем священство, например, для брака, то пошли
мне такую болезнь, чтобы я до конца жизни не встал с постели. Прошу Тебя об
одном: если священство не для меня, то дай мне болезнь. Сделай, чтобы я до
конца жизни страдал. Если Ты считаешь, что я должен вернуться в мир, то прошу
Тебя об одном: сохрани во мне веру. Быть мне священником или нет, это Твое
дело. Я хочу остаться в вере до конца жизни". Сейчас эти слова звучат
необыкновенно драматично.
В
этот период в Латвии и Литве от служения отказалось несколько священников,
которые совсем ушли из Церкви под давлением КГБ. Я это сильно переживал. Между
прочим, до такой степени, что даже заболел. Почему они так поступили? Почему
отошли? Я понял это так, что если они отходят, то это означает, что Бог отнял у
них силу благодати. Я был уверен, что
существуют также причины, которых я не знаю, из-за которых у них была отнята
благодать. "Если я хороший сын
своего отца, - думал я, - то он меня не прогонит. Если они отошли от Бога, то
это означает, что Бог их как-то оттолкнул, отобрал у них веру и силу." Я
верил, что вера и набожность происходят от Бога. Я просил Бога, чтобы он мне
позволил стать таким, как те, которые прошли все круги советских лагерей и не
сломались. Я не хотел потерять Его благодать и любовь. Страшно было
представить, что я тоже могу стать предателем и отступником.
Этот момент был в мой жизни периодом
внутренней войны. Это не было моральным кризисом, но кризисом самой веры в
Бога. Я размышлял так: Бог все видит, все знает, даже до скончания века. Он
знает также, что я буду в аду или в раю. Если Бог все знает заранее, то Он
видит, может быть, что я уже в аду. Тогда возникает вопрос: какой смысл в
пришествии Христа во плоти? Позднее, когда я прочитал больше книг, то узнал,
что подобные мысли приходили в голову таким мыслителям, как Лютер, Кант и
другим. Свой кризис я бы определил как
путь на вершину горы. Человек идет и должен дойти до вершины. Если он до нее не
дойдет, то повернет назад или упадет вниз. Если же дойдет, то окажется на
другой стороне. Я дошел также до предположения, что, если я упал с этой
вершины, то это значит, что Бог меня наказал. Все это я хотел получить,
опираясь на свои собственные силы и собственный разум. Итак, я дошел до полного
абсурда. Я спрашивал себя тогда, в чем был смысл послания Богом в этот мир Его
Сына. Или это игра со стороны Бога или небывалое милосердие. Я стоял перед
дилеммой "или-или". Вскоре я понял, что своим разумом ни в чем не
разобрался и ничего не выяснил. Я хотел поговорить об этом с преподавателями,
но вскоре понял, что нет смысла спрашивать об этом много, потому что они
подумают, что я впал в ересь. Я сам должен был это как-то пережить. Закончилось
все это тем, что я почувствовал полное угасание веры. Мне казалось, что я не
дошел до вершины и скатился вниз. Я не переставал молиться. Это меня спасло. Я
просил Бога, чтобы Он не отвратил меня от Себя, чтобы я не упал. Постепенно,
понемногу кризис веры прошел, и душевная буря утихла.
Чтобы
быть уверенным в том, что Бог меня простил, чтобы быть уверенным в Его люби и
благодати, я просил его в молитве, чтобы он дал мне ясное знамение прощения.
Мои душевные страдания возобновились, когда я узнал, что некоторые из моих
друзей опустились до пьянства. А может быть завтра почувствую тягу к водке и я?
Мое
знакомство с семинарией закончилось довольно печально. Уполномоченный приказал
уволить ректора Рижской семинарии священника Леона Козловского. Мне сказали,
что это из-за меня. Вплоть до 1980 года он служил где-то в глухих приходах на
окраинах Латвии.
Чтобы
чем-то себя занять, я поступил на заочное отделение Рижского филиала
Ленинградского политехнического института и стал регулярно сдавать сессии.
В
это время я вновь встретился с монахом Витольдом, и он велел мне ехать к
епископу Викентию Сладкявичусу, который проживал в ссылке в глухой литовской
деревушке, чтобы спросить, не посвятит ли он меня в сан. Ранее в разговоре с
Витольдом епископ сказал, что я могу приехать для разговора. Я обрадовался и
сразу-же выехал к нему со священником Иосифом Турбовичем. Епископ посоветовал
мне поехать на Западную Украину, пожить у катакомбных епископов и стать
греко-католическим священником. Я сказал, что с ними у меня нет никакой связи.
Мы говорили еще довольно долго. Во время этого разговора епископ внимательно
меня изучал меня взглядом. Под конец встречи он сказал:
-
Хорошо. Приезжай через три месяца, а я за это время подумаю о возможности
посвятить тебя в сан.
Через
три месяца, как и договорились, я вновь приехал к нему. Епископ долго
размышлял. Я смиренно произнес, что хотел бы, по крайней мере, умереть в
священном сане. Он предложил перенести разговор на следующий день и к моей
радости произнес:
-
Готовься. Пройди реколлекции. Я еще подумаю, что и как сделать.
15
августа 1971 года я поехал в костел в Аглону, где находится почитаемая икона
Пресвятой Богородицы, чтобы исповедоваться и отбыть недельные реколлекции. Я
подошел к конфессионалу, очередь была огромной. Несмотря на это исповедник
долго меня поучал. Его слова я запомнил на всю жизнь. Он сказал мне так:
"Максимилиан Кольбе просил Бога, чтобы он сделал из него метлу. Чтобы эта
метла была метлой в руках Божьих, чтобы она выметала грехи мира. Ты будешь
такой метлой". После реколлекций я поехал к епископу. Когда я явился,
после короткой беседы со мной, он сказал:
-Хорошо,
пойдем в храм.
Было
семь часов вечера. 1 сентября 1971 года я получил все низшие степени посвящения
и стал иподиаконом. Епископ благословил меня на ношение сутаны. Я вернулся в
Ригу с огромной радостью в сердце. Я заказал себе сутану, но не признался, что
для сеня, а сказал, что для одного священника из Литвы. Священническая
хиротония ожидалась в конце сентября. В оговоренный час я приехал на собеседование перед посвящением в диаконы. Тогда
он к моему изумлению сказал:
-
Сегодня вечером получишь и диаконство и священническое посвящение. Знакомые
люди предупредили меня, что КГБ что-то знает и следит за мной. Итак, в течение
одного дня 11 сентября 1971 года я получил сан диакона и священническое
рукоположение. При посвящении присутствовал священник Иосиф Турбович, теперь
настоятель одного из храмов в Гродно.
Когда
епископ начал готовиться к Святой Мессе, во время которой меня должны были
посвятить, в сердце моем возникло искусительное сомнение: "Этот человек,
который рукоположит меня, действительно ли он епископ?" Даже, в таком
торжестве, меня не покидали сомнения. Хотя я давно знал, что он - епископ в
изгнании, мною владело беспокойство. В моей голове вновь появились мысли:
"А может он сам назвался епископом? Может, это какой-то авантюрист?"
В конце концов, я сказал себе: "Даже если это и так, то это его грех. Вся
ответственность ложится на него".
Сегодня,
когда я вспоминаю об этом переживании, то понимаю, что у меня не было никаких
оснований сомневаться в его святительском достоинстве. Тем более, что со мною
был священник Турбович.
Епископ
был в митре и полном облачении. У него не было только епископского посоха. В конце концов, я принял посвящение и успокоился.
По окончании литургии епископ запретил кому-либо говорить о рукоположении до
особого разрешения. Потом он пригласил меня и отца Турбовича попить чайку. На
следующий день я возвратился в Ригу и пошел, как обыкновенно, на работу. Через
месяц я по секрету сказал священнику Иосифу Бородуле (тому самому старцу,
который хотел мне дать в лоб), что я уже священник. К моему удивлению он не
разделил моей радости, а только сказал:
-
Зачем это тебе? Кому это нужно? Чтобы большие деньги зарабатывать?
Он
сказал мне еще нечто такое, что очень меня разозлило. Я даже поклонился ему и
сказал:
-
Я доверил Вам свою тайну потому, что очень Вам верил, а Вы мне так отплатили.
Разве я заслужил такое оскорбление? Что же я уже никому не должен доверять? Вы
25 лет провели в лагерях и меня хорошо знаете. Неужели Вы так обо мне подумали?
У меня нет никакой корысти.
С
тоской на сердце, не попрощавшись, я ушел.
Отец
Иосиф немедленно сообщил о моем рукоположении в епископскую Курию. Мне
казалось, это было настоящим предательством с его стороны.
Я
срочно выехал в Мурафу, где в это время служил ксендз Хомицкий. Там я встретил
своего друга юности отца Викентия Витко, уже несколько лет бывшего священником.
Он без малейшего сомнения поверил моему слову о рукоположении. Благодаря ему отец
Хомицкий допустил меня до служения “примиции” - первой Святой Мессы
новопресвитера. Он пригласил два
десятка надежных людей, которые 16 сентября присутствовали на моей первой службе. Среди них была моя
сестра, которая увидела меня только тогда, когда я уже облачился в ризу. Вторую
мессу я служил у священника Дажицкого, а третью - в Городке, Хмельницкой
области у своего приятеля священника Франциска Карасевича. Франек принял меня с
большой радостью и сердечностью. Мы сразу договорились о том, что я смогу к
нему приезжать в любое время для пастырской работы.
Он
много мне рассказывал о том, как сложно сосуществовать с советскими властями.
Однажды, его вызвали для длительной беседы о лояльности к государству в
облисполком. Стоило сотруднику, ведшему с ним беседу немного отвлечься, как
Франек выскользнул из его кабинета и покинул здание через окно туалета за
неимением пропуска. После этого пытались доставить в исполком принудительно. Но
прихожане выделили ему десяток крепких мужиков для охраны.
Однажды,
чтобы сорвать богослужение, власти поставили у костела наряд милиции, а его
самого хотели задержать в автомобиле на подъездах к городу силами ГАИ.
Карасевич добирался, поочередно
пересаживаясь на другие автомашины, как Штирлиц в фильме “17 мгновений весны”.
За километр до храма он переоделся в старый длинный плащ, надвинул шапку на
глаза и, став похожим на охотника,
огородами пошел дальше. Он зашел в храм с черного хода. Люди стояли
очень плотно, никого не пропуская внутрь. Отслужив торжественную Мессу, он громко,
чтобы слышали сотрудники КГБ, объявил, что сейчас будет исповедывать, а через
полчаса за ним приедет машина. После этого он
в толпе быстро ушел из храма.
Его
приход в Городке насчитывал около 5 тысяч человек. Исповедывать всех одному
было немыслимо, поэтому он приглашал на помощь подпольных священников (среди
них были и греко-католики). Он сажал их в шкафы с дырочками. Такие
импровизированные исповедальни стояли в сакристии и верхних помещениях храма.
Священники приходили в штатской одежде и в определенное время садились в эти
шкафы. Снаружи к шкафам подходили верующие и исповедывались, говоря в дырочки
стенки. Даже если бы власти оцепили
костел и устроили проверку, то они бы никого законно не задержали и ничего бы
не доказали. Священник выходил из шкафа, и сразу становился похожим на обычного
человека, случайно зашедшего в храм. Во время богослужения в храме находились
сотни мужчин, всех проверить невозможно. Прихожане сами наблюдали за
подозрительными пришельцами и сообщали настоятелю о появлении милиции или
сотрудников уполномоченного по делам религии. Я приезжал и в другие приходы на
Украине и там тайком исповедовал. Я изменял свой внешний облик и садился в
самом дальнем конфессионале. В течение двух лет я исповедовал более двенадцати
тысяч человек. А в один из дней
Страстной недели 1972 года ко мне подошло 311 человек. Я просил священников, чтобы они присылали ко
мне на катехизацию прежде всего молодых людей, особенно студентов. Молодые
удивлялись, откуда я так хорошо знаю студенческую жизнь, а также сведения из
области техники и высшей математики.
Летом
1972 года я одиннадцать раз летал самолетом Рига-Киев. Большинство священников
в Риге не знали о моем тайном рукоположении и служении в Украине. Догадывался
лишь старый священник, которому я прислуживал министрантом на мессе в
костеле св. Альберта. Он это понял, когда я перестал приступать к святому
Причастию, ибо ежедневно сам служил литургию у себя дома. Однажды я принес ему
пожертвование на мессу, а он спросил,
почему я сам не отслужу? Я тогда ответил: «Отче, не шутите, пожалуйста» - и
увел разговор в иную сторону.
Знакомое
духовенство часто меня спрашивало:
-
Ну, как Ваши священнические дела?
Они
провоцировали меня признаться, что я рукоположен. На эти провокации я не
реагировал, а только загадочно улыбался.
Я
продолжал ходить к баптистам и вести духовные беседы с группой молодежи. Я хотел воспитать в них любовь к Католической
церкви. Я предлагал им, как пример для подражания баптистов и адвентистов. Я
говорил им:
-
Смотрите, это искренние люди. Как они хотят говорить о Боге, в любом месте и в
любое время. Почему мы не можем быть такими же откровенными, как они.
Было
больно, что католики в церкви ведут себя как посетители, не проявляя никакой
живой веры. У протестантов этому было можно и нужно поучиться.
Ко
мне стали приходить сотрудники КГБ и спрашивать: "Так ты уже священник или
нет?" Я отвечал: " Ведь вы
знаете, что я работаю на производстве,
как другие советские люди. Кроме того, учусь заочно в Политехническом
институте». Они отвечали, что до них дошла некая информация, а дыма без огня не
бывает.
Я
пошел на прием к канцлеру курии священнику Лаздану, который ранее предупредил
рижское духовенство не позволять мне служить в храмах. Я заверил, что никогда не служил публично и,
вообще, скрываю, что я священник. Почему он плохо ко мне настроен? Неужели хочет, чтобы КГБ арестовал меня и
отправил в лагерь?
Чекисты
продолжали опекать меня. В конце 1972 года они вновь вызвали меня и спрашивали,
зачем я часто езжу в Киев. Я ответил им «правдоподобно»: "У меня в Киеве
девушка, и в свободные выходные езжу к
ней". Они не поверили и стали задавать другие наводящие вопросы: не принял
ли я тайно священство, не занимаюсь ли подпольным служением. Они меня
окончательно довели, в нервном возбуждении я с ними поругался. Тогда они меня
успокоили. Сказали, что верят мне. Разговаривали культурно. Даже спросили, не
нужны ли мне деньги на поездки? Если мне что нужно, то они могли бы помочь.
Только чтобы я с ними "дружил". А дружить с ними, это означало доносить.
Этого они мне уже могли не говорить. Об этом я сам знал очень хорошо. Последний
раз они были уж слишком добры и деликатны со мной, даже подали мне мое пальто.
Часто
я спрашивал себя, почему католики не стремятся так свидетельствовать о Боге,
как протестанты? Когда я начинал разговаривать с баптистами, то они сразу
пытались меня обратить. Мы спорили иногда по несколько часов. Я опирался на
рационализм и католическое богословие в оправдание своей веры. В ходе споров я заметил,
что они опираются исключительно на Священное Писание. Баптисты попрекали нас,
католиков, что мы крестим детей, что исповедуем. Они говорили, что этого нет в
Священном Писании. Тогда я начал им показывать, что это не так. Вначале они
считали даже, что я осведомитель КГБ, но вскоре убедились, что я просто
католик, и даже могу с Библией в руке защитить свои взгляды. Тогда они стали
нервничать. Поэтому я предложил: "Давайте не будем спорить, а только
дружить." К баптистам в Ригу приезжали их единоверцы из иных городов, в
том числе из Москвы. Вскоре я познакомился с их духовным лидером Александром. Я
удивил его и заинтриговал своей открытостью, а также приветливым отношением к
ним. Он согласился с тем, чтобы их молодежь в Риге встречалась с католической молодежью.
Я привел их в костел, объяснил им значение различных символов и знаков.
Александр говорил мне, что он
многократно говорил со священниками, но это были только, как он выразился,
«беседы с порога». Во время нашего знакомства, после его многократных
приглашений, я поехал в их общину в Москву. Во время одного из разговоров он
сказал мне, что хотел бы работать для сближения католиков, православных и
протестантов. Мне это очень понравилось. Но он многого не понимал в
католическом христианстве.
Мы
поехали в Москву вместе с префектом семинарии, очень образованным священником.
Мы были там два дня. Мы вели долгие разговоры на разные догматические темы.
Слушая эти дискуссии, я убедился, что если они продлятся еще немного, то добрым
отношениям с Александром придет конец. Не захочет он больше встречаться с нами.
В этих дискуссиях были "острые углы", которые никто не мог обойти.
Речь касалась учения Церкви. Чувствуя, что все может плохо кончится, я прервал
эти беседы, и мы выехали из Москвы. Перед отъездом я спросил Александра, когда
он будет в Риге. Тогда он ответил мне вопросом на вопрос, мог ли бы он
исповедоваться. Это меня несколько озадачило. Однако, я сказал ему, что да, но
что это будет означать, что он сделал выбор в пользу католичества. Я спросил
его также, не делает ли он это, например, из симпатии ко мне? Действительно ли
он убежден, что должен сделать этот необыкновенно важный шаг? Я сказал ему, что
для такого решения нужно дорасти.
Через
некоторое время Александр позвонил мне в Ригу и сказал, что он уже готов к
исповеди, но ему нужно еще со мной поговорить, потому что у него много разных
сомнений, которые он хотел бы выяснить.
Я
быстро нашел себе замену на кране и полетел самолетом в Москву. Во время полета
я молился Духу Святому о просвещении для меня и для Александра. Как только я
прилетел, мы начали обсуждать те "острые углы" и выяснять сомнения.
Он не мог понять, что такое "непорочное зачатие". Он говорил:
-
Вы делаете из Матери Божьей богиню без греха. А безгрешный только один Бог.
Я
знал, что для него эта проблема очень важная, поэтому во время разговора я
просил Бога, чтобы Он направлял мои слова и открыл понимание Александру.
-
Церковь, - объяснял я ему, - не делает из Адама и Евы богов, хотя до грехопадения
они были в состоянии освещающей благодати и имели свободную волю. Они могли
грешить, могли и отвергнуть искушение. Матерь Божия была в той же самой
ситуации, как и наши прародители. Разница только в том, что Она не согрешила.
Александр понял это, и, в конце концов, согласился с этой истиной веры.
Подобным образом дискутировали мы и о других догматах. Наш разговор длился с
семи часов вечера до двух часов следующего дня. Потом мы пошли в парк, чтобы
подышать свежим воздухом. Тогда он сказал, что готов исповедоваться. Его
исповедь длилась два часа. Она была необыкновенно искренней и глубокой. После
нее мы оба заплакали. Позже Сандр сказал членам своей группы, что он стал
католиком, но это не значит, что и они должны последовать за ним.
13
октября 1973 года вместе со своей общиной Александр создал группу, которая
имела характер общины-братства. К этой общине могли принадлежать все христиане,
независимо от вероисповедания, но они должны были стремиться к единству.
Независимо от существующих различий они намеревались молиться о сближении
верующих во Христа. Я был очень заинтересован этим движением. В Риге у нас были
библейские собрания, во время которых мы никого не критиковали. Задача была
такая: "Если видим зло, то делаем добро". Так была создана группа христиан-экуменов.
К ней принадлежало около двадцати человек. Эта группа развивалась в сторону
монашеского братства. Александр написал правила для нее. Все, кто решали
вступить в братство, должны были принять три обета: нищеты, послушания и
чистоты. Несколько раз мы посылали правила папе Павлу VI. Папа несколько раз
нас благословлял. Конституцию, которую написал Александр, я показывал
преподавателям семинарии в Риге, спрашивая их, не противоречит ли она учению
Церкви. Это был практически светский апостолат экуменизма в жизни. Община эта
должна была идти в сторону признания Папы как духовного пастыря всей Церкви.
Эта группа дала импульс для разговоров с хиппи на тему веры. Много приезжало
молодежи из Москвы на катехизацию и для того, чтобы принять крещение. Крестились
дочери и сыновья высокопоставленных особ из Москве.
Вскоре
опять пришли ко мне сотрудники органов и сказали, что знают о моих контактах с
Александром. Пробовали выяснить, откуда я его знаю. Я сказал, что мы
познакомились в костеле. Тогда они ответили, что если я не хочу иметь
неприятностей с ними, то я должен перестать встречаться с Александром.
Подобного
рода экуменические общины возникли в нескольких городах. Люди встречались,
читали Священное Писание, обсуждали его, молились. Это были люди живой веры.
Когда приходил кто-нибудь новый, неверующий или баптист, то говорили только об
общих принципах православия, католичества и протестантизма. Человек сам должен
был сделать выбор.
С
целью привлечения широких кругов, особенно интеллигенции православной,
католической и протестантской мы начали издавать в самиздате
"Призыв", а позднее "Чашу общения". Когда после
"перестройки" Горбачева в СССР настали лучшие времена, Александр
ездил в Рим, где подробно докладывал о создании движения. Его хотели даже посвятить
в священника, но он отказался, сказав, что тогда он отпугнул бы протестантов,
то есть они отошли бы от него.
К
этим экуменическим общинам принадлежали сначала некоторые католические священники,
получившие сан в подполье. Но когда КГБ начал особо усердный поиск, они мягко
ушли в тень. За принадлежность к такой общине грозило уголовное дело.
Александра, в конце концов, арестовали, он находился в заключении в течение
трех лет. Его держали в психиатрической больнице. А известного поэта, который
был участником этого движения, выслали за границу.
Однажды
Александр рассказал мне о своей жизни. Он был художником, пьяницей и бунтарем.
Ему не нравилось то, что делалось в СССР, особенно, в искусстве. У него было
много друзей среди диссидентов. Он начал искать идеи, на которых мог бы строить
новую жизнь. Так он вышел на баптистов и Библию. Баптисты были весьма активны в
Москве и Риге, где он родился, и где жила его мать.
В
заключении вера Александра подверглась огромному испытанию. После электрошока и
сильнодействующих препаратов, которыми его напичкали психиаторы-убийцы (а их
следует так называть), медбратья смеялись над ним и говорили: "Ну, проси
своего Христа, пусть придет и тебя освободит". Они говорили, что вера -
это полная чепуха. "Ты - интеллигентный человек и дал себя одурманить, а что самое тяжелое, затягиваешь в эту
дурь молодежь". После этих тюремных психиатрических "реколлекций"
Александр надолго ушел в себя и решился на одинокую жизнь.
Самые
сильные и наиболее активные экуменические группы действовали в Киеве, Риге,
Таллинне, Ленинграде, Львове, Самарканде и Житомире. В свободное время многие
ездили автостопом от Прибалтики до Памира, проповедовали Евангелие,
распространяли литературу. Мои добрые отношения с этими группами были одной из
причин моего позднейшего ареста.
В 1973 году меня вызвали в КГБ и спросили:
-
Ну ты поп или нет?
Тогда
я ответил:
-
Да, я священник.
-
Кто тебя рукоположил?
-
Это тайна, - отвечаю.
Тогда
они мне начали угрожать:
-
Здесь ты работать не будешь! Если хочешь, уезжай на Украину.
-
Зачем я туда поеду? Кто меня примет? Местная власть не даст мне регистрации.
Тогда
они перешли на другую тему:
-
Но ведь ты учишься. Ты на четвертом курсе института? Что будет с вузом?
Я
сказал, что если я не смогу служить священником, то буду работать инженером. А
если позволят служить, то я брошу учебу в институте. На этом наш разговор
закончился.
В
1973 году я поехал на очередную сессию. Мы жили тогда в войсковых казармах.
Солдат не было. Я служил литургию в Ленинской комнате. Я раскладывал чертежи,
как будто работаю, клал крест,
расставлял сосуды и служил мессу. Вставал я всегда в 5 часов утра. Но однажды я
проспал и пошел на риск, начав служить позже. Едва я закончил приготовления,
вошли солдаты. Дело раскрылось. Сообщили в деканат о моем поступке. Я понимал,
чем это кончится. Я заболел и лег в больницу. Через некоторое время пришло ко
мне извещение из деканата, что я исключен из-за того, что не сдал сессию. Я,
конечно, мог еще защищаться, но решил
не тратить сил напрасно.
Кагебешники
решили выдворить меня из Риги. В курии тоже настаивала на том, чтобы я уехал.
Священник Ян Пуятс (позже стал епископом), с которым у меня были хорошие
отношения, обещал уладить мое дело у епископа Юлиана Вайводса. Епископ
отказался дать мне какой-либо документ о священстве. Он понимал, что если он
даст какой-либо документ, то получится, что это он меня посвятил или же знает
кто это сделал. За это ему грозило отрешение от служения.
В
это время в очередной раз с Украины приехала делегация мирян за священником.
Это были прихожане из Житомира и Новгорода Волынского. Священник Пуятс сказал
им, чтобы они обратились ко мне. Если я соглашусь, то могу ехать на Украину.
Верующие пришли ко мне и спросил, согласен ли я ехать для служения в Житомир?
Я, конечно, согласился с условием, что епископ Вайводс даст мне хотя бы устное
благословение. Измученный владыка Юлиан сказал: "Пусть едет".
Делегация вернулась в Житомир и сообщила радостную весть отцу настоятелю. Я на
всякий случай потянул с выездом, ожидая реакции КГБ. Наконец пришли ко мне
представители властей и сказали, что я могу ехать.
Прибыл
в Житомир. Вначале представился отцу настоятелю, а потом пошел в исполком. Там
мне было сказано, чтобы я пришел через два часа. Как только я вновь вошел в
здание, меня встретил сотрудник госбезопасности и сказал, что его коллега из
Риге, передает мне привет. Он повел меня в военную прокуратуру. Там он два часа
меня мучил, чтобы я подписал бумагу о согласии на сотрудничество с КГБ. Я гордо
отказался и сказал ему, что если я могу
без всяких условий остаться служить в Житомире, то я останусь, а если нет, то
вернусь в Ригу. Тогда он сказал:
-
Хорошо, будешь служить.
Итак,
я начал официальную священническую деятельность в качестве второго священника в
житомирском приходе. Мои родственники в Мурафе узнали об этом только через 4-5
месяцев. Настоятелем был священник Станислав Щипта. Мои перспективы были
таковы: если все будет хорошо, и я буду справляться со своими священническими
обязанностями, то смогу стать настоятелем в Новгороде Волынском. А для начала я
должен пройти практику викария (помощника). Этого требовали советские власти.
Я
почувствовал себя как птица, выпущенная из клетки. Настоятель вскоре поручил
мне приготовить проповедь для сорокачасового моления, которую я должен был
произнести уже на следующий день. Всю ночь я готовился к проповеди. Когда я
поднимался на амвон, колени мои тряслись, и билось сердце. "Боже, помоги
мне!" - молился я. Я говорил очень медленно, но люди меня слушали. Хотя
настоятель позже сказал, что было очень
интересно. Этот страх перед выходом на амвон я испытывал долгое время. Через
некоторое время я успокоился.
Великим
Постом я начал проповедовать на Пассиях. Уже во время первой проповеди я
разволновался. Я начал говорить о бессмертности души. Я цитировал писателей,
поэтов и русских мыслителей. Я
обращался к мужчинам, чтобы они не продавали Христа за рюмку водки.
"Не бичуйте Его, не заставляйте Его плакать кровавыми слезами!" -
взывал я. Даже самому стало страшно, когда в Вербное Воскресенье все люди в
церкви начали громко плакать. А я и не предполагал, что верующие будут так
реагировать. Мужчины подходили ко мне и виновато говорили:
-
Что же, отче, теперь и рюмку в руки взять нельзя?
А
я отвечал:
-
Что слышали, то слышали.
Я
вставал рано, чтобы исповедовать молодежь. Каждая исповедь длилась около
двадцати минут. Люди всегда толпились возле исповедальни. За время Великого
поста исповедывалось около 2000 человек.
Вскоре
власти встревожились. Дело было в том, что люди, которые приходили в музей,
заходили также и в костел. А я почти всегда сидел у входа. Когда они появлялись
во вратах, я вежливо походил к ним и объяснял устройство храма, рассказывал о
содержании икон и фресок. Так или иначе, всегда возникали вопросы о вере. Я
говорил о существовании Бога и бессмертии человеческой души. Я собирал
молодежь, приучал их ходить к исповеди. Часто задавал каждому вопрос:
-
Скажи мне, действительно ли ты веришь в Бога? Не спеши с ответом, но говори только то, что действительно
чувствуешь.
Некоторые
удивлялись. Я объяснял им, что для меня вера - это живой контакт с Богом, а не
стояние на коленках, не простое хождение на мессу. Вера - это, прежде всего,
образ жизни. Не может быть так, чтобы мы молились в храме, становились на
колени, а в жизни ничего не менялось.
Каждое воскресенье после службы я подолгу сидел в церковном саду, чтобы поговорить
с людьми. Особенно много времени я тратил на детей и молодежь. Девушек я
посылал в экуменических целях в православную церковь и к баптистам, чтобы потом
посмотрели на католичество новыми глазами. Я просил Александра и баптистскую
молодежь, чтобы они влияли на молодых католиков в том духе, что Церковь - это
не только священники или свечи, но и живое общение с Богом. Я познакомил нашу прихожанку Зосю Беляк с московской
молодежью из группы экуменистов, которые стали часто приезжать в Житомир. С Александром
я встречался только в конфессионале, чтобы чекисты нас не выследили.
Моя
проповедь, контакты с молодежью и экуменизм очень не нравились властям. Меня
начали подолгу вызывать в КГБ. Мне говорили, что моя проповедь - это
пропаганда, это выступление против власти, это подстрекательство людей к
неповиновению. Они приказывали мне объяснить, зачем я так поступаю. Даже после
этих наставлений я не прекращал своей деятельности. Чекисты вызывали меня к себе, но я не ходил. Как-то
остановили меня на улице и сказали, что
если не приду, то приедет за мной "черный ворон". В конце
концов, пошел к ним, но с тем "товарищем", который меня вызывал, не
стал говорить. Тогда пришел старший. Из
этого разговора тоже ничего не вышло. Угрожал, что тюрьмы мне не избежать, если
не буду с ними сотрудничать. "Уже сегодня, - говорил "старший",
- у меня на тебя столько материала, что могу сразу тебя выслать к "белым
медведям". То, что ты молишься в костеле, - это твое дело, но и с нами
нужно дружить." Я говорил с ним с
двух часов дня до семи вечера. Расстались мы рассерженными. Он велел мне
прийти на следующий день. Он хотел, чтобы мы с ним поехали в "одно
место". Он говорил: "Поговорим, выпьем, в шахматы поиграем,
отдохнем". "Приеду ли я
оттуда живым?" - спросил я. Идя на каждую встречу с ними, я просил Господа
Бога лучше умереть, чем предать. Не хотел быть предателем. "Предпочитаю
смерть", - говорил я Господу Богу. На встречу в "одном месте " я
не пошел. Вместо этого я написал
письмо, что больше ни на какую встречу не приду.
"Я
убежден, - писал я,- что вы все равно запретите мне спокойно служить, поэтому
жалко время на пустые разговоры. Если, однако, будете и дальше меня вызывать,
то приду в сопровождении нескольких мужиков. Я на все готов. Что хотите со мной
делайте, но дружить с вами не буду. Можете выгнать меня из Житомира."
После
этого письма я служил в Житомире еще
полтора месяца. Ровно через год после моего приезда, 20 января 1974 года вызвали меня и приходской совет, т.н. двадцатку, в исполком и сообщили, что
отныне я не могу служить как священник. За многочисленные нарушения я снят с
регистрации.
Мессу
стал служить у себя дома, а в церковь ходить
и петь с людьми в хоре. Поступил на работу сторожем. Приходила ко мне
молодежь. Я устроил для них даже
реколлекции. Ясно, что это не понравилось властям, поэтому они вызвали
священника Владусевича из села Полонова Хмельницкой области. Ему сказали, что я
собираю молодежь по домам как Александр, которым интересуется КГБ в Киеве.
Угрожали, что, если это не прекратится, то
все это плохо кончится. Просили священника Владусевича предупредить.
"Лучше всего будет, - говорили они, - если он вообще уедет из Житомира,
или пусть хоть успокоится, а то иначе
дойдет до суда." К этому они добавили, что священник Щипта совершил ошибку, взяв меня викарием, потому
что у меня нет документов, свидетельствующих о том, что епископ действительно
рукоположил меня в священники. Они распространяли среди людей слухи, что я
вообще не священник. То же самое говорили и настоятелю Щипте. Когда верующие
узнали, что я собираюсь уехать из Житомира, то начали ходить к властям и
просить об отмене этого распоряжения. Власти побеседовали с отцом Щиптой, после
чего он сказал в костеле с амвона, что я уезжаю из Житомира только за
документами о рукоположении, чтобы люди перестали по этому делу спорить. Но
прихожане поняли это неправильно. Некоторые стали говорить, что я не священник.
В тот момент меня не было на приходе. Я выехал в небольшую миссионерскую
поездку. Когда я вернулся, люди пришли с плачем, что настоятель меня оговорил,
сказав, что я не священник, что у меня
нет священнических документов. Я им сказал, что этого не могло быть, но они
твердили, что настоятель настроил всех
против меня.
Я
понимал, что это было инспирировано уполномоченным и чекистами, который хотели
меня поссорить с настоятелем, разделить
людей между собой. Им это удалось. Некоторые из прихожан начали обращаться ко
мне на "Вы", не употребляя слова "отец", даже те, кто ходил
ко мне на исповедь. Разделился
приходской совет, одни были за меня, другие против. Бучинский,
председатель приходского совета назвал меня
мошенником. Во время встречи с ним и приходским советом, я спросил его,
что он имеет против меня? Если я его обманул, сказал неправду, то я готов
просить на коленях прощения. И даже поклонился ему. Тогда он грубо меня толкнул,
и сказал, что я не священник, несмотря на то, что люди мне исповедуются.
Прихожане закричали на него, все заорали, началась паника. Возбуждение было так
велико, что я едва уговорил их успокоится. Весь приход наполнился слухами и
пересудами.
Это
был огромный успех КГБ. В это время из Мурафы приехал благочинный
отец Хомыцкий, обеспокоенный бурными событиями в житомирском приходе. Он долго
думал и посоветовал мне уехать на другое место. Вот так драматично закончилась
пастырская деятельность на первом моем приходе. Печально, что все так
произошло, но Дух Святый уготовал мне другое место служения и , я верю,
Пречистая Дева молилась за меня.
С
любовью я вспоминаю отцов Мартына Высокинского, Дажицкого, Хомыцкого,
Бронислава Бернадского, Франциска Карасевича, Владислава Завальнюка, Яна
Крапака, много потрудившихся во славу католической церкви в Украине.
Ксендз Крапак воспитал в Киеве, откуда его
неоднократно пытались выслать местные власти, многих министрантов и семерых
органистов.
Отца
Владислава Завальнюка послали в Кишинев сразу после рукоположения, когда ему
было 25 лет. Он постоянно ходил в сутане, что раздражало уполномоченного.
Завальнюк создал молодежную общину, ездил по деревням и совершал богослужения
для католиков, пытаясь создавать приходы. Один из храмов, который был им
построен без разрешения исполком власти разрушили военными тягачами прямо у
него на глазах. Потом два дня солдаты разбирали и увозили строительный мусор,
не оставив камня на камне.
Чтобы
избавиться от этого беспокойного священника, его решили призвать в армию, а он
явился на сборный пункт в сутане. Когда он встал в строй, то началось народное
возмущение: “Попа в армию берут!”. Приехавший за призывниками майор даже
поругался с начальником военкомата в Кишиневе. Когда все же его посадили в
машину вместе с другими, то верующие перегородили путь и отбили своего
священника, вынеся его на руках.
В
Латвии он возрождал закрытые властями приходы. За ним охотились, пытаясь
запугать и избить. Однажды он пошел в поликлинику и не вернулся. Его насильно
госпитализировали и увезли на “Скорой” в психбольницу на принудительное
лечение. Слезы его матери разжалобили главного врача, и он ослабил режим,
благодаря чему Завальнюк бежал в женской одежде тоже на “Скорой”. Главного
врача за это выгнали с работы. Позже он
служил в Белоруссии и буквально вырвал у властей Красный костел в центре
Минска, который ныне является кафедральным собором. Его пример воздвиг из
основанных им приходов несколько священнических призваний.
Еще
до отъезда я познакомился с отцом Иосифом Кучинским, который дал мне адреса в
Средней Азии, где он когда-то служил. Ко мне приехал подпольный семинарист
Антон Гей из Казахстана. Он сказал, что может поехать со мной, ибо хорошо знает
районы, где живут католики. В ноябре 1976 года я выехал в теплые края.
Мы
приехали в поселок Таянгу. Антон привел меня к своей тетке и представил как
священника. Она в течение целого часа спрашивала меня о разных ксендзах, желая убедиться,
действительно ли я тот, за которого себя выдаю, а не какой-нибудь засланный
агент КГБ. В конце концов, мы пошли туда, где молятся. Я увидел там священника
Кашубу. Как раз в это время местный приход получил регистрацию. Он мне сказал,
чтобы я не задерживался и ехал дальше. Если власти узнают, что тут есть
какой-то тайный священник, то могут лишить приход регистрации. Я поехал в
Караганду, Алма-Ату и Фрунзе. Во всех этих землях проживали немцы, высланные из
Поволжья. Во Фрунзе я был на службе, но к священнику решил не подходить, чтобы
осведомители меня не заметили. Когда люди ушли, священник сам подошел ко мне.
Так я познакомился с прелатом Михаилом Келлером, последним священником
Тираспольской (Саратовской) римско-католической епархии. От него я узнал о
священниках, которые официально и подпольно служили в огромном азиатском
регионе Союза: Александре Бене из Кустаная, Кошубе из Кокчетава, Василии Рудке,
редемптористе восточного обряда, из Прокопьевска что в Кузбассе и других.
Позже, я со всеми познакомился.
Отец
Михаил радушно принял меня, сам меня подстриг, сказав, что священник на приходе
должен выглядеть аккуратно. Он чувствовал свою ответственность за все
католические приходы и духовенство в Средней Азии и требовал от
священнослужителей послушания. Отец
Келлер отличался повышенным чувством гражданственности и ежемесячно платил 25 %
приходских пожертвований в Фонд мира, что составляло около 300 рублей. В его
сакристии на видном месте висели 2
похвальные грамоты за активное участие в миротворческой деятельности. Ни я, ни
другие священники таких наград не удостоились, ибо жертвовали в данный фонд
всего 100 рублей ежегодно.
Отец
Михаил в силу своего возраста и традиционного воспитания органически не понимал
литургических новаций Второго ватиканского собора. Он служил по старому: лицом
к алтарю и спиной к народу. В его присутствии я служил так же. Когда он позже
приезжал в гости на мой приход, то я, чтобы сделать ему приятное, служил
Тридентскую мессу, от чего отец Михаил приходил в духовный восторг. Его приезд
на приход в Душанбе в 1978 году был тщательно подготовлен в духе дособорных
уставов, и прошел на уровне канонической визитации, чем отец Михаил остался
очень доволен. В другое время я совершал службы по новому уставу.
Его
увлечением было составление досье на священников для личного архива. На каждого
он заводил дело, которое за многие годы превращалось в пухлую книгу. Он мечтал
послать в Ватикан характеристику на каждого известного ему священника, но, к
сожалению, не успел. Он писал духовенству длиннющие назидательные послания.
Кроме того, он направлял такие подметные письма мирянам в другие приходы. В отсутствии священника избранные
прихожане должны были зачитывать послания отца Михаила вслух всему приходу. Он
письменно опрашивал прихожан о нравственном облике и богослужебных обычаях того
или иного настоятеля. Я узнал об этом только потому, что одна прихожанка,
получившая подобное письмо с запросом на меня, решилась показать его мне.
После кончины Келлера в 1983 году отец Александр
Бень много потрудился, сжигая труды старца, опасаясь, что они попадут в чужие
руки. В не попавших в Ватикан характеристиках многих священников присутствовала
пометка "горделивый".
Во время нашей первой встречи отец Келлер дал
мне адрес верующих в Душанбе. Когда я туда приехал, люди приняли меня как
родного. Я несколько раз ходил на кладбище, где немцы собирались на молитву.
Через две недели я сказал им, что я - священник. Мессу служил ежедневно частным
образом на квартире. В определенный момент люди сообщили властям, что у них
есть священник, и власти позволили мне «духовно удовлетворять верующих». Дали
регистрацию на 10 дней, потом на месяц и далее. Мы сразу купили дом недалеко от
аэропорта.
Бывая
в гостях у прихожан, я всегда видел домашние алтари в старом стиле с распятием
и подсвечниками. Многие люди священника видели в первый раз, но заботливо
сохраняли римскую традицию.
На
мессу приходили только старые люди и немного детей. Молодежи не было. Поэтому я
начал молиться о призвании молодежи. Я
просил, чтобы хотя бы один молодой человек появился на литургии. Через три
месяца было уже около пятнадцати парней и девчат. Я начал их собирать и
катехизировать. Все это наше товарищество я разделил на две группы: немецкую и
русскоязычную. В эти группы я посылал новичков. В течении года мы изучали
Священное Писание. Я пояснял, как появились Священные Книги, а также
комментировал различные фрагменты как Ветхого, так и Нового Завета. Я хотел,
чтобы мои молодые католики увидели, как на практике выглядит активное христианство.
Итак, в течении целого года эта группа выросла в триста молодых людей. Они не
были замкнуты, но приводили в свою среду всех желающих. Это было Душанбе.
Позднее возникло еще несколько других групп. Каждая насчитывала по десять
человек.
Уполномоченный
по делам религии не позволял мне выезжать за пределы Душанбе. Я знал, что много
католиков живет в окрестности. Однажды мне пришло в голову сказать в исполкоме,
что туда приезжают униатские священники и священник из Литвы, которые ночами
крестят, венчают и исповедуют (мой вымысел).
"Хорошо ли это для нашей родной советской власти? Я думаю, -
говорил я лицемерно (Бог простит), - что лучше для вас, если позволите мне
действовать легально. Вы тогда будете знать, что делается на данной территории
в религиозной сфере. Что для вас лучше? Явная или "подпольная"
деятельность? Если позволите, то я буду туда сам ездить," - предлагал я.
Уполномоченный не согласился. Тогда я позвонил в КГБ и предложил им это дело.
После часового разговора они ответили мне: "Хорошо. Езжайте. Но Вы должны
нас информировать о своей деятельности, а также о том, что думают люди." Я
сказал: "Хорошо. Но я буду это делать потом, вначале я должен
познакомиться с людьми и выяснить обстановку."
Однажды,
после Мессы я попросил выйти к алтарю молодых людей, желающих углубить и
распространять свою веру. Их оказалось 24. Я разбил их на русскую и немецкую
группу. Каждое воскресенье мы читали и обсуждали Священное Писание. Через год
был письменный экзамен. Потом я поручил им создать т.н. “домашние церкви” – т.е.
группы, которые бы собирались по домам для совместных молитв в отдаленных
населенных пунктах. В такую группу приглашались не только практикующие
верующие, но и их знакомые по работе или учебы и соседи. В 1978 году таких
групп было 6. Они читали и обсуждали Евангелие, применительно к повседневной
жизни, потом молились сокращенный Розарий (размышление над тайной, 1 “Отче
наш”, 1 “Радуйся, Мария”). Заканчивалось личной молитвой присутствующих.
Позже, начал ездить с молодежью из Душанбе, которую
посылал по деревням, чтобы собирали местную молодежь. Они катехизировали как
умели. Если они чего-то не понимали или говорили не так, как надо, то я ехал
туда, поправлял их и пояснял. Молодые подготавливали и играли спектакли о
Страстях Христовых. Эту прекрасную мистерию мы ставили также и в костеле в
Душанбе. Мы закрывали церковь и ставили охрану, чтобы кто-нибудь не донес в КГБ
о нашем представлении.
На
венчании присутствовала вся молодежь прихода. Условием венчание был отказ от
водки на свадебном пиру. Разрешалось лишь шампанское. Случаев, чтобы девушка,
ходившая в храм, рожала вне брака, я не припоминаю.
Я
долго под разными предлогами откладывал встречу с сотрудниками КГБ. Я говорил,
что еще не познакомился достаточно с людьми, что еще не вошел к ним в доверие.
Они не давили особенно сильно. Им было важно знать об эмиграционных настроениях
в немецкой среде. Немцы активно требовали права уехать в Германию. В каждый
приход я ездил примерно раз в месяц. В течении воскресенья я обслуживал три
прихода, разбросанные по всему Таджикистану. Приход, расположенный на границе с
Афганистаном находился на расстоянии 180 километров от Душанбе. Остальные
приходы - на расстоянии примерно 140 км. Когда я ехал в приграничный приход, я
должен был иметь пропуск, но часто ездил без пропуска окольными дорогами.
В
это время я организовал на приходах не только молодежь, но также и людей
постарше. Они занимались строительством церквей. Они построили церковь в
Душанбе, а позднее, еще две других. Мы планировали и дальше строить церкви, но
не вышло.
Задолго
до знаменитой антиалкогольной кампании 1985 года я начал решительную борьбу с
пьянством. Запретил питье водки на поминках. Не ходил на те похороны, где люди
умирали без исповеди по вине родственников. Я требовал, чтобы семья умершего
приходила ко мне на исповедь, чтобы иметь христианские похороны для усопшего
Вначале люди бунтовали, но я их быстро убедил, что если кто-то серьезно
заболел, то очень легко позвать священника, попросить его совершить необходимые
таинства. В течение двух лет боролся , чтобы миряне сами не исповедовали, не
крестили детей и не совершали сами над собой венчания. И добился. Нужно сказать, что очень большую
роль тут играли пять молодежных групп и одна группа “терциариев”. Это было
нечто подобное современным католическим движениям. Юношей я принуждал к
составлению катехетических наставлений, которые они потом произносили после
Мессы. Привлекались также женщины. Это было нашим апостолатом мирян. Я просил
молодежь и взрослых, чтобы перестали курить. Прошло четыре года, и я сказал,
что уже не буду принимать к исповеди того, кто за 30 дней не бросит курение. Из
двухсот куриьщиков осталось пятнадцать. Бросившие до сих пор меня благодарят,
что я их отучил от пагубной привычки. Свои требования я выводил из заповеди
"Не убий!" Я убеждал их, что вред здоровью является формой
самоубийства. А Церковь - это министерство здравоохранения. Были и такие, кто
50 лет курил и перестал. За мой радикализм люди меня критиковали, но я не
отступал. Священное Писание я призывал читать в каждом доме. Торжественные
миропомазания были праздником для всех. К миропомазанию все должны были знать
наизусть 13 главу из Первого послания апостола Павла Коринфянам, знать число
всех книг Ветхого и Нового Завета. Они должны были знать все догматы и католические
праздники.
Я
пригласил в Среднюю Азию знакомых монахинь. Мы построили им монастырь и
часовню. Я мечтал о том, чтобы у нас были священнические и монашеские
призвания. Несколько девушек поступило в женский монашеский орден Святой
Евхаристии и в другие ордена. Своих семинаристов я не воспитал, но опекал
кандидатов в священники из Украины, которые учились в семинарии в Риге, чтобы
позже приехать на служение в Таджикистан.
Как-то
раз наши верующие стали жаловаться, что после воскресной Мессы к ним подходят
приветливые люди и предлагают побеседовать о вере. Они усаживаются на скамейки,
достают Библии и начинают рассказ о настоящем имени Бога. В следующее
воскресенье из окна церкви я сам увидел, что они сидели на скамейках и ждали
наших. Я вышел в штатском и подсел к ним. Одна женщина, не зная, что я
священник заговорила со мной, достала Библию. Я посмотрел на часы и засек
время. Она вдохновенно говорила о том, что настоящее имя Бога -”Иегова”, что
грядет Армагеддон и о том, что спасутся только 144 тысячи человек. Она
проговорила часа 4 и обещала прийти на следующий день. В разговоре она сказала,
что по профессии - врач, хотя, судя по уровню культуры, была скорее медсестрой. На следующий день,
как только она пришла на встречу, я представился:
-Не
успел Вам сказать вчера, что я - католический священник. Сегодня мне хотелось
бы познакомить Вас с истинами нашего вероучения.
-Простите,
я ошиблась и мне нужно идти.
-Но
я вас слушал вчера целых 4 часа, теперь Ваша очередь слушать.
И я начал ей преподавать
катехизис. Она некоторое время меня слушала, потом после двух часов моей
проповеди стала вырываться, но я ее не пускал, требуя, чтобы она предъявила мне
диплом о высшем медицинском образовании. Я пообещал, что найду ее. В следующие
дни я обошел весь город. Когда ее нашел, то опять начал требовать, чтобы она
показала диплом. Она стала кричать прохожим, что я к ней пристаю. Я шел за ней
по пятам. На следующий день возле дома ко мне подошли ее братья по вере и
попросили, чтобы я оставил ее в покое, пообещав, в свою очередь, что они больше
никогда не будут проповедовать в районе католического храма. Так я охранил
вверенное мне духовное стадо.
На приходе я вел книги
со списками верующих, которые хранились в глубоком секрете.
Кураторы
из КГБ стали вызывать меня чуть не каждую неделю. Они говорил мне: "Ты же
не баптист, зачем так мучишь людей?" Действительно, я ставил перед людьми
большие требования, но я хотел, чтобы при недостатке священников сами люди
могли себе помочь в духовной жизни. После каждой литургии оставался в храме и
долго беседовал с людьми на религиозные темы. "Спрашивайте меня, - просил
я, - а я буду отвечать. Если вопросов не будет, тогда вопросы буду задавать
я". Я говорил им также то, что говорил Христос: "Будьте холодными или
горячими". Часто я отталкивался от текста Священного Писания, который
говорит, что если не возродитесь от Святого Духа, то не будете спасены.
Мы
постились и молились, за тех, кто хотел бросить курить. Я даже говорил, что
буду поститься до тех пор, пока все не бросят курить. "Я боюсь, - говорили
женщины своим мужьям и сыновьям, - что священник упадет в голодный обморок при
алтаре, поэтому бросайте курить". И так каждый месяц, в течение, наверное,
полугода я ничего не ел по десять дней.
Когда
приближался Новый год, я их очень просил, чтобы все пришли вначале на Мессу а
уж потом к праздничному столу. К сожалению, многие из моих овец не хотели
начинать Новый год с Богом. Поэтому после мессы я так молился с амвона:
"Господи Боже, когда наступит Новый год, пошли мне в этот день
какую-нибудь болезнь, чтобы я не мог с кровати встать и служить в этот день
литургию. Я не хочу видеть пустую церковь, не хочу видеть, как люди не уважают
Тебя." После моих слов в церкви начали плакать и охать.
-
Отче, не говорите так, - просили люди прощение за непосещение служб на Новый
год, - мы исправимся.
Когда
я начинал великопостные реколлекции, то, прежде всего, я просил у людей
прощение за свои недостатки. Я
чувствовал себя ответственным за грехи прихожан, я говорил им, что это
моя вина, если человек не начинает жить лучше. Присутствующие на мессе начинали
волноваться и говорили:
-
Отче, не унижайте Вы так себя перед нами, это мы виноваты.
Сотрудников
КГБ все это очень нервировало. Они сказали мне, что не позволяют мне начинать
строительство церквей. "Мы знаем, - говорили они, - что Вы ночами
собираете молодежь. Мы не мешаем Вам."
"Но ведь я всегда информирую вас куда и откуда еду, - отвечал я, -
но вижу, что вы знаете больше меня. Вы приписываете мне больше, чем я
сделал". Они упрекнули меня, что я не придерживаюсь данного им слова, что
о многом умалчиваю. Они начали давить на меня и угрожать заключением, так же, как это было в
Житомире. Становилось горячо.
Тогда я поехал к прелату Михаилу Келлеру,
чтобы попроситься к нему в сотрудники. Я рассказал ему, что не вижу дальнейшей
возможности работы в Душанбе и хочу уехать с этого прихода. Прелат согласился
со мной и посоветовал уехать в Сибирь. "Большому кораблю – большое
плавание” сказал мне наш добрый старец.
В
Сибири было много селений, где жили католики, лишенные всякой пастырской
опеки. "Наверное, там можно будет
создать не один, а несколько приходов", - сказал он. По возвращении в Душанбе, я сказал людям,
что уезжаю. Был плач и стенание. Но к счастью вскоре там появился молодой
священник, который принял приход и продолжил пастырскую работу с людьми. Я
мог с чистой совестью оставить приход,
в котором проработал пять лет. Через год в Душанбе объявилось несколько
священников-подпольщиков, среди которых был отец Ян Ленга, нынешний Апостольский
администратор Средней Азии.
Из
всех священников, с которыми меня свела судьба в Средней Азии,
вспоминаются отец Альбинас Домбляускас
из Караганды и отец Георгий Потерейко из Алма-Аты.
Каунасский иезуит
Альбинас приехал в Кустанай во второй половине 60-х годов по просьбе верующих.
Официально удалось прослужить только три месяца, потом власти сняли его с
регистрации. Домой он не поехал и устроился водителем на “Скорую помощь”,
совершая богослужения тайно. Вблизи импровизированного храма он купил жилой дом
для устройства там женского монастыря. Так как подпольные монашеские общины не
могли выехать в полном составе в Среднюю Азию, Альбинас уговорил нескольких
монахинь написать заявления о выходе из ордена и приехать к нему. Всего набралось
16 сестер. Они приехали в Кустанай, где он составил для них собственный устав,
который оговаривал возможность в дальнейшем присоединиться к любому
существующему женскому монашескому ордену. В общине, которая формально возглавлялась старшей сестрой, сам Альбинас
играл роль духовника, которому сестры должны были беспрекословно подчиняться.
Так на улице Карла
Маркса, 44 в Кустанае возник уставной женский монастырь без отрыва от
производства, ибо все сестры кроме монашеского послушания работали в организациях
и предприятиях, как обычные советские
люди.
Сестры уезжали в
миссионерские поездки с соблюдением всех правил конспирации: отправлявшаяся на
вокзал была без вещей. Их несла вторая сестра окольными путями, которую через
некоторое время сменяли другие. Сестры пытались обмануть бдительность КГБ. Так
передвигался и сам Альбинас, который, работая по принципу: сутки на работе,
трое дома; колесил по средней Азии и Сибири.
Власти вновь дали ему
регистрацию в 78-м году и предложили возглавить недавно образовавшийся приход в
Караганде. Альбинас переехал в этот крупный город со своими монахинями. Когда к
этой общине присоединилось несколько местных призваний, он решил придать ей
каноническую форму, для чего выписал из Вильнюса несколько сестер Конгрегации
Святой Евхаристии во главе со старшей, которая объединила всех сестер в
Караганде. Вскоре у Альбинаса начались недоразумения с настоятельницей,
которая, естественно стала требовать от сестер послушания себе. Альбинас же
привык посылать сестер в миссионерские поездки по своему усмотрению.
Альбинас обиделся и
даже решил создать новую, “послушную”, общину, но безрезультатно. Он порицал
“неслушниц” с амвона и даже возглашал, что не начнет Мессы, пока “не
повинующиеся законным церковным властям” не выйдут из храма. Советы других
священников оставить сестер в покое не возымели действия, и карающая рука о.
Альбинаса преподавала “неслушницам” Тело Христово под видом четверти Гостии
(очевидно, пропорционально их вкладу в дело), в то время как миряне причащались
под видом целой. Жалобы священноначалию не помогали. Мне казалось, что бедные
сестры боялись его больше, чем чекистов. Когда я приезжал к ним в гости, они
вели меня к себе тайными путями, чтобы не заметил “игумен”.
Успел ли он помириться
с ними перед своей кончиной?
Торжественные
богослужения, которые возглавлял Альбинас поражали своим благолепием. Каждое
воскресенье на фоне обильного стечения молящихся при алтаре прислуживало до
70-ти министрантов и предстояли многие десятки девушек в белых платьях. Мессу сопровождал
оркестр и многоголосный смешанный хор. Это очень утешало верующих, пробуждало в
них чувство достоинства и уважения после многих лет преследований и унижений.
Благодаря ему и епископу Александру Хире этот приход стал духовным сердцем
католичества в Средней Азии, не перечесть священнических и монашеских призваний
оттуда. Сейчас многие верующие католики уехали из Караганды в Германию, и
богослужения стали намного
скромнее.
С иеромонахом
редемптористом восточного обряда Георгием Потерейко я познакомился в 1978 году
в Алма-Ате, где он жил в небольшом доме на окраине, служившим также и часовней.
Одет он был очень скромно, хотя все равно можно было отметить, что “по одежке”
он скорее был жителем Львова, чем Алма-Аты. В его комнате висела икона “Сердца
Иисуса и Марии” и портрет Тараса Шевченко. Окружающие звали его Юрием
Степановичем, а немцы “Pater Jorig”.
В богослужебном
отношении отец Георгий слушался нашего старца
Келлера. Его часовня выглядела точной копией церкви во Фрунзе. В его
руках постоянно были четки, которые он перебирал. Его все время видели
молящимся. Когда я приезжал к нему в гости, то всегда сначала была исповедь,
потом краткий молебен и лишь потом мы садились за разговоры.
Был в наших отношениях
такой случай: во время очередного приезда к нему, я увидел, что он повесил
рядом с алтарем около иконы Иисуса Христа портрет папы Иоанна Павла II,
которого тогда только что избрали. Я подошел и публично снял этот портрет и
перевесил в коридор, сказав при этом: “Когда этого папу провозгласят святым,
тогда и повесим около алтаря”. Сейчас я думаю, что если бы так сделал
кто-нибудь у меня, я бы не стерпел. Но отец Георгий не сказал мне ничего,
смирясь с происшедшим. Из его прихода численностью около 600 человек 6 девушек
пришли в монашество, из моего душанбинского прихода в 1200 человек – всего
трое.
В конце 70-х его
вызвали в КГБ и предложили для спокойной жизни подписать небольшую записку с
согласием сотрудничать. В следующее воскресенье после Литургии он вышел к
прихожанам и прочитал заявление следующего содержания: “Я, священник
Католической церкви Георгий Потерейко, на основе церковных законов не имею
права вступать, сотрудничать с тайной организацией, где бы она не находилась, и
какие бы цели не преследовала. Поэтому я честно и открыто заявляю перед всеми
вами, что не могу и не хочу служить двум господам”. Я сам держал в руках эту
бумагу и удивлялся его смелости.
Последний раз мы
виделись в апреле 1992 года в львовском монастыре Отцов редемптористов. Он
совершал отпуст Литургии, выйдя из Царских врат. Он немного замешкался, думая
где сказать отпуст: с амвона или от
врат (за долгие годы подполья он отвык служить византийскую литургию в
нормальном восточном храме с иконостасом). Увидев меня, он очень обрадовался и
пригласил меня на трапезу, за которой мне прислуживал как гостю. Отпросившись у
игумена, он пошел меня провожать. По дороге он увлеченно рассказывал о
достопримечательностях Львова, утешаясь, что дождался легализации
Греко-католической церкви и вернулся в родной город. Мне почему-то вспомнилось,
как в 80-м году он повез меня посмотреть на высокогорный каток Медео в
Алма-Ате. С каким-то детским задором он тащил меня за руку на высоченную
противоселевую дамбу, чтобы я мог полюбоваться величественным видом оттуда.
Можно было упомянуть об
о. Томасе из Актюбинска, неутомимом прирожденном архитекторе и храмостроителе.
Во время нахождения в ссылке, по его проекту было построено два моста. Потом он
строил и реставрировал церкви и часовни в Латвии. Только приехав в Актюбинск,
он сразу же принялся за строительство храма. Он спал обычно не более 4-х часов,
никогда не бывал в отпуске. Не ездил
даже в гости к друзьям-священникам, постоянно пребывая на приходе, занимаясь с
молодежью.
Неутомим тружеником в
винограднике Господнем был греко-католический священник о. Христофор. Его знали
католики всех национальностей на Алтае и в Средней Азии. При 40 градусов мороза
он ездил в кузовах грузовиков, чтобы успевать во время на службы. Когда его
парализовало, он рассылал свои письма верующим.
Все они, колесившие от
Калининграда до Владивостока, забывали о самом необходимом для себя, о сне, о
вкусной и здоровой пище, об отдыхе, мягкой и теплой постели, а словно
завороженные собирали овец Христовых в Царство Небесное.
Сейчас многие уже
упокоились в Господе. Свет Вечный да светит им!
Хочу
вспомнить о тех, с кем долгие годы всегда был рядом: об уполномоченных по делам
религии. Это, как правило, бывшие сотрудники КГБ. Первым, с кем мне пришлось встретиться,
был товарищ Геращенко из Житомира. Геращенко работал в паре со своим помощником
Топольницким. Последний совсем ничего не знал о религии и часто говорил совсем
нелепые вещи. Иногда на проповедях я цитировал советских поэтов и писателей. От
меня уполномоченный требовал объяснения, и Топольницкий, желая блеснуть своим
интеллектом говорил:
-
Вы что, хотите подлатать нашими ошибками религиозные догмы? Пропагандисты
жалуются на вас.
И
тут же Геращенко поправил его:
-
Да-да, приходят к нам верующие и говорят: "Кого вы нам дали? Он же ведь
комсомолец, он не Библию цитирует, а неизвестно что". Видите, Свидницкий,
в каком мы положении оказываемся перед вашими прихожанами. Чтобы им доходчиво
объяснить, в чем дело, мы и требуем ваших объяснений.
Геращенко
"посоветовал" мне поехать в Киев или Москву к заместителю
председателя совета по делам религий. Киевский чиновник сказал мне: "Вы
много призывников благословили идти в армию! Уезжайте на два года с Украины. Мы
вас все равно не восстановим". Он разговаривал очень пренебрежительно. Я
поехал дальше. В Москве я записался на прием в Совет по делам религии.
Заместитель Куроедова взял с собой стенографиста, и тот записывал все, что я
говорю.
"Надо уметь жить с советской властью, а
не подражать литовским экстремистам," – посоветовал мне высокопоставленный
чиновник и закончил беседу.
С
уполномоченными Самокрутовым и Шариповым из Душанбе я познакомился ближе, когда
они вызвали меня в начале июня 1981 года. Тогда из городка Курган-Тюбе выгнали
священника Яна Ленгу. Они мне сказали: "В воскресенье езжайте в Курган к
верующим и удовлетворите их духовные потребности". В следующий вторник мне
позвонил Самокрутов: "Завтра к 10 часам придите ко мне. Пропуск я на Вас
закажу". В среду Самокрутов спросил:
-
Вы были в воскресенье в Кургане?"
-
Да, был.
-
А кто Вам разрешил?
-
Александр Иванович, вы же сами с Шариповым велели мне ехать, - ответил я.
И
тут Самокрутов сказал:
-
Я не разрешал, а сказал только, что нужен священник в Курган.
Когда
приехал священник Ян Белецкий, то ему дали всего месяц пожить спокойно, а потом начали бесконечную
неразбериху. Курганский уполномоченный посылал его в Душанбе, а душанбинский в
Курган-Тюбе. По телефону звонили и ультимативно требовали, чтобы через два часа
Белецкий уехал "по-хорошему". Белецкий уезжал в Душанбе и там жил у
меня. Люди шли к уполномоченному при Совете Министров Таджикистана, тот звонил:
"Белецкий, поезжайте и служите в Кургане." На следующий день от
Белецкого опять требовали быть в Душанбе. В течении 10 дней уполномоченные 4
раза выгоняли и возвращали Белецкого. Последний раз Самокрутов приехал в
душанбинскую церковь с курганскими верующими и сказал Белецкому при мне:
"Никого не слушай по телефону, я сам буду в Кургане в 7 часов
вечера." В это время к церкви пришло много людей.
Самокрутов
приехал и обратился к людям: "В Библии написано, что в последние дни будет
много лжепророков, вот один из них" - указал на Белецкого. Поднялся шум, и
поняв, что ситуация может осложниться, Самокрутов направились к воротам, но
здесь стоял заслон из сильных мужиков, требовавших ответа, почему
уполномоченный оскорбил чувства верующих. Дети показывали на Самокрутова
указательным пальцем и говорили «дурак». Уполномоченный, видя возмущенную
толпу, обещал, что их никто больше тревожить не будет, только пусть выпустят его.
20
января 1982 года я уехал из Душанбе насовсем. Перед отъездом был у
уполномоченного, просил, чтобы он не приходил после моего отъезда в приход и не
возбуждал верующих. Самокрутов дал "честное партийное", что не
пойдет. Это слышал наш бухгалтер Карл. Двадцать шестого января Самокрутов
пришел в приход, после службы собрал во дворе людей и объявил, что я украл из
церковной кассы 3000 рублей и убежал.
Поднялись крики, требовали объяснить им, о каких деньгах идет речь.
Уполномоченный был не один, с ним была первый секретарь райкома узбечка по
фамилии Бахрама. Устроив шум, он быстро ушел. Я думал, может быть, в
Новосибирске уполномоченный попадется нормальный?
Там
сидел длинный, сутуловатый 75-летний старик с седыми волосами. Запомнилась его
лицемерная улыбка. Когда верующие получили разрешение на капитальный ремонт
молитвенного дома, Николаев (так была фамилия уполномоченного) попросил у Лидии
Ярыгиной архитектурный проект нового дома на три дня, якобы для того чтобы с
ним детально ознакомиться. Это "ознакомление" продлилось три месяца и
закончилось тем, что он "отдал проект в Москву". Так началось наше
новое хождение по кабинетам, длившееся 9 месяцев. Однажды в сентябре 1983 года
Николаев попросил меня изложить свои соображения относительно атеистической пропаганды,
работе уполномоченных, об отношении властей к религии и настроении верующих. Он
просил меня зайти через три дня, чтобы мы вместе могли все обсудить. "Но
будьте пожалуйста, откровеннее в своих записках." Я изложил свое мнение на
семи машинописных листах. Там я писал, что ущемление прав верующих вызывает у
них недоверие к советской власти, враждебность, что если немцам и впредь будут
запрещать учиться в семинарии в Риге, то возникнут подпольные семинарии. Я
также написал о недовольстве верующих тем, что разрешение на ремонт все время
задерживается. Я предложил отдать
православным пустующую церковь, чтобы не было давки в действующем соборе
Святого Александра Невского. Я напомнил и о том, что закрытые церкви по всех
территории СССР - это унижение, но не религии, а самих атеистов.
По
словам Николаева, он должен был ознакомить с моим мнением Совет по делам
религий, но обещанного обсуждения так и не состоялось, а мои записки послужили
материалом для уголовного дела. 24
декабря 1983 года я просил верующих неукоснительно посещать богослужение в
воскресные и праздничные дни. Уполномоченный же донес, что я призываю к
нарушению трудового законодательства. Он также утверждал, что я не явился по
вызову в райисполком. В областной
газете для осужденных "Трудовые будни" в январе 1986 года о нем
писали как об активном председателе городского совета ветеранов.
Ища
католические общины, я оказался в Новосибирске - городе ученых, как мне
говорили. Вначале собралось только десять католиков. Я сказал им, что если их
будет больше, то буду к ним приезжать, и даже поселюсь в Новосибирске. Затем я
поехал в Омск, Томск и Челябинск. В каждом из этих городов я пытался
организовать маленькие приходы. Я искал таких людей, которые могли бы заняться
регистрацией и построить хотя бы маленькие церквушки.
В
течение полугода я объездил главные города Поволжья, Кавказа, Урала, Сибири,
Казахстана, Красноярского края до Байкала включительно. За семь месяцев я
побывал в 93 населенных пунктах. Когда я вернулся на приход в Новосибирск, то
имел за плечами 78 тысяч километров. Чуть ли не два раза я объехал земной шар
вокруг. Я летал самолетами, ездил поездами. Поездами для того, чтобы чекистам
было труднее следить за мной. При покупке билетов на самолет нужно было
указывать личные сведения, что упрощало определение моего местонахождения. В
конце концов, сотрудники КГБ все же
напали на мой след, и я получил вызов в душанбинское управление. Они спросили,
что я делаю и где нахожусь. Я ответил, что в Новосибирске, где создал приход.
Они вздохнули с облегчением.
Часто
я сам не знал куда полечу. Приезжал в аэропорт и спрашивал билеты на Москву или
Ленинград.
-На
Москву и Ленинград мест нет – отвечали мне
-А
куда есть?
-Есть
в Хабаровск.
-Тогда
давайте в Хабаровск.
Приезжал
в Хабаровск, доставал записную книжку, искал знакомых, навещал их. Потом опять
покупал билет туда, куда были места.
В
1982 году по рекомендации отца Франциска Рачунаса я поехал в литовский город
Тяльшай к Апостольскому администратору Вайчусу. Я рассказал ему о своих
проблемах. Он на прощанье дал 14 тысяч
рублей, на которые я купил в Челябинске дом для богослужений по улице Доменной.
Епископы
Антон Вайчус и Сладкявичус были удивительной простоты, гостеприимства,
непосредственности и открытости пастыри; встреча с ними надолго оставляла
радостное впечатление.
После
всех вояжей я вновь поехал в Душанбе.
Туда на постоянное место жительства приехал священник из Литвы. В одно из
воскресений я торжественно передал ему приход. Расставание длилось полдня. Я
прощался со всеми долго и сердечно. От радости пришла вся местная власть,
включая оперуполномоченных из госбезопасности. Разговаривая с ними после
богослужения, я попросил дать бумагу, что я в течение пяти лет служил людям,
что с властью у меня не было проблем, и что все складывалось хорошо. На мою
просьбу они пожали плечами и сказали, что такой справки не дадут. Тогда я их
шокировал: "Если не хотите мне дать справки, то я не уеду, и каждый день
буду служить литургию. Можете меня сажать в тюрьму, выслать в Сибирь, в
лагерь". Тогда они выдали справку, что я был лояльным для властей
человеком и хорошо работал как священник.
Эта
справка нужна была мне для предоставления властям в Новосибирске. Когда я
приехал в Новосибирск и показал им эту справку, те опрометчиво дали мне
регистрацию. Потом они звонили по всем своим
инстанциям, выясняя "наш" ли я человек, и уже через десять
дней качали головами. До них дошел слух, что со мною "каши не
сваришь". Однако, выдав разрешение на священническую деятельность, они
вынуждены были меня терпеть. Они начали расследовать, кто организовал людей,
которые создали приход в Новосибирске и во многих других местах. По этому
делу они вызывали многих, в том числе православных.
Быстро
нашел дом около Площади Сибиряков-гвардейцев и купил его, даже с переплатой.
Там мы соорудили часовню, а позднее рядом построили церковь, которая является
своего рода памятником тогдашней борьбы.
Сознавая,
что могу быть арестован, я не делал ничего, что могло бы раздражать власть.
Вскоре я узнал, что Александра Ригу уже арестовали, и Зосю Беляк из Житомира
тоже. О ней говорили, что она моя воспитанница, и что это я наставил ее на
дурной путь. Я забеспокоился, потом
долго молился, чувство вины не покидало меня. Я понимал, что Зосю арестовали
из-за меня.
Прихожанам
в Новосибирске я сказал, что если меня арестуют, они должны построить церковь и
постараться найти священника, чтобы уполномоченный не разогнал приход. Я купил
и привез много строительного материала.
Нам нужно было два года на строительство.