ВНОВЬ НА СВОБОДЕ

Вновь на свободе

Помилование

Завтра 19-е марта, а у меня уже сегодня к 15-ти часам 113% выработки, а впереди еще более чем два часа времени. Головок - днищ у меня на завтра хватает. Начинаю собирать каркасы. Мы изрядно надоели мастерам и контролерам:

- Начальник, командир, который час?

Кто пошутит, а кто и ответит. Непонятно, из каких соображений, часы иметь нам не положено. Ведь легче работать, если можешь сориентироваться во времени. С другой стороны, может они и правы. Куда нам спешить? Придет время, сообщат. Когда не смотришь на часы, время быстрее идет. Оказывается, это для нашего блага. Незаметно проходит время, а у меня полнормы готовы. А вот и норма есть, теперь можно выполнить свою" духовную норму". Сажусь в угол и перебираю нарезки деревянного колесика. Или мысленно служу мессу. Если кто подойдет, и спросит, почему не работаю, то вот - штабель ящиков, пусть считает.

Сегодня 24 марта. Надо спешить закончить норму и сделать часть задания на завтра. Неохота завтра нажимать. Праздник ведь Благовещения Пресвятой Богородицы. Головки на завтра уже готовы. Есть еще полнормы головок на четверг 26 марта. К обеду полностью закончим. Завтра сделаю пять-семь ящиков, а остальное время буду праздновать. По количеству ящиков определяю время - 11 часов. В цех зашел контролер. Я его впервые вижу. Он сделал несколько шагов от двери, остановился

- Кто Свидницкий?

- Я здесь.

- Пошли со мной в прорабку, быстрее.

- Опять меня, опять комиссия,... надоели, - кладу молоток под доски, прячу рукавицы.

Контролер идет вперед, я за ним. Думаю, зачем вызывают. Может ругать будут, или скажут что-нибудь неприятное, испортят настроение. Захожу в прорабку, здесь сидят 4 человека.

- Здравствуйте, осужденный Свидницкий.

Напротив двери сидит прапорщик и задает мне вопрос, который я сразу не понял:

- Что у тебя здесь на таре есть?

- Я здесь переодеваюсь. Сейчас в курилке моя чистая одежда.

- Переодевайся и забирай все отсюда.

- А что, я больше не вернусь на тару?

- Нет. Я буду тебя ждать здесь.

Спешу. Отнес молоток в инструменталку.

- Мужики, меня от вас забирают. Вот берите что кому. Алексей, забирай головки. Сережа, забирай круги. Не поминайте лихом, если не вернусь.

Спешно переодеваюсь, а бригадир повторяет: "Освобождают." Контролер впереди, я заложив руки за спину, шагаю за ним в зону, прямо в штаб. Подымаемся на второй этаж, и он указывает мне на знакомую дверь - "Начальник оперативной части". Захожу - начальник один в кабинете.

- Здравствуйте, осужденный Свидницкий…, - начинаю я скороговорку.

- Садитесь.

Я присаживаюсь за стол напротив.

- Вы не знаете, по какому поводу я Вас вызвал?

- Нет

- Мне выпала честь первым сообщить Вам приятную для Вас весть, - сказал Барсуков, - Решением Президиума Верховного Совета от 14 марта Вы помилованы в числе 150 священнослужителей.

- Что ж, спасибо Вам большое, гражданин начальник, за это сообщение.

- Ну, как Вы восприняли это?

- Естественно, с радостью.

- У Вас есть что-нибудь почище того, что на Вас?

- У меня есть новый костюм, сапоги, белье, а телогрейки чище нет. Я и в этой выйду.

- Нет, в этой Вы, Иосиф Антонович, не пойдете. Попросите у своего завхоза, если он не найдет, придете ко мне. Решение пришло в понедельник вечером, я передал нарядчику, чтобы Вас не заряжал не работу, но он забыл.

Сделав незначительную паузу, Барсуков продолжал, ухмыляясь:

- Ящиков Вы наделали до конца своего срока. Завтра мы Вас выпустим до обеда. А сегодня с Вами хочет начальство побеседовать.

- Если можно, я желал бы оставшееся время провести спокойно.

- Иосиф Антонович, в каком отношении Вы с прорабом Дудой? Мы знаем, что к нему приходили Ваши письма.

- Гражданин начальник, у меня с ним не было никаких отношений, только через других.

Барсуков достал из шкафа плитку шоколада, подал мне пиалу, налил крепкого чая и как равному сказал:

- Угощайтесь без стеснения.

Я выпил, и он еще одну налил. Видно было, что он не спешил и хотел, чтобы я выговорился.

- Иосиф Антонович, Вы день и ночь писали, наверное, у Вас есть воспоминания, свои наблюдения, выводы. Дайте, я прочитаю, я верну.

- Гражданин начальник, я действительно писал много, но это были письма к женам, матерям и подругам осужденных. Чтобы тех, кто отказался от своих, заставить изменить решение, возобновить прерванные отношения. Все это может помочь изменится оступившемуся человеку. Меня многие просили, и я им помогал писать. Иногда сам писал ответ на письма. Это было, а воспоминаний я не писал, у меня их нет. Есть кое-что, но это не цельное и разбросанное. Если нужно будет, я все восстановлю, и там обязательно будет Ваша фамилия. Помните, летом, когда Вы зашли в столовую и были не в духе, Вы меня спросил, почему я в столовой. Когда Вы ушли, мой напарник удивленно спросил: "Почему он таким тоном к тебе?" Мне просто нечего было ответить ему. Было просто за Вас перед ним неудобно. Я чье-то оправдательное ему сказал. Я думаю, что это была Ваша ошибка.

Барсуков опустил голову, оперся локтями на стол. Он видимо подыскивал достойную фразу для ответа. Не подымая головы он сказал:

- Я знаю... Я с удовольствием читал письма к Вам и от Вас...

Он помолчал, потом сказал:

- И все же, Ваши предложения. Я запишу.

И стал по пунктам записывать мои предложения. Я все без стеснения ему выложил. Наш разговор исчерпался. Он встал, подал мне руку и пожелал всего самого наилучшего.

У Каровозова я долго не задержался. Его интересовали конкретные лица из числа осужденных. Я ответил, что ничего ему не скажу.

- Видите ли, гражданин начальник, я избрал позицию нейтралитета. Если я с Вами буду не в контакте, я выживу, но если с осужденными, тогда мне туго придется. Поэтому я избрал середину.

- Ну ладно, не хочешь говорить, дело твое, - закончил он.

Нарядчик выдал мне обходной лист из восьми пунктов. А начальник спецчасти капитан Южанин уже меня ждал около пропускника. Идем опять на тару. Я должен выступить и попрощаться. Что же я скажу им?

Построили несколько бригад. И старых, и бригаду промсвязи. Южанин стоял с пачкой бумаг перед осужденными. Рядом стоял начальник тары Гаас, прорабы и я. За полтора года такое построение я видел впервые. Обычно уходящие на волю ни с кем не прощались, а мне выпала такая честь. Южанин развернул пустую папку, и, как будто читая, произнес:

- Указом Президиума Верховного Совета от 14 марта Свидницкий освобожден от дальнейшего отбывания наказания. Граждане осужденные, - продолжал Южанин, - Свидницкого вы знаете. Где бы мы его ни ставили, честно исполнял порученное ему дело, и когда пришел запрос на него из Москвы, мы дали на него самую лучшую характеристику, ибо другой мы дать не могли. Каждый из вас может это заслужить.

Только закончил Южанин, выступил Гаас.

- Граждане осужденные, вы все знаете Свидницкого. Вы сами свидетели, как он работал. С начала мы его не понимали, а он нас, но в последнее время отношения между нами стали хорошими. Он заслужил свободу своим трудом и дисциплиной, пожелаем же ему всего наилучшего.

Начальство намекало, чтобы я им перед осужденными немного "покадил", но я знал отлично настроения осужденных по отношению к администрации. Хвалить ее нельзя, иначе обидишь заключенных. Я решил быть немногословным:

- Желаю вам, ребята, скорейшего освобождения. Счастливо вам и до свидания!

Капитан Южанин повернул направо, и я последовал за ним в зону.

Был тихий день, щедро сияло солнце на чистом и голубом небесном просторе. В некоторых местах уже чернела земля. С крыш обильно стекали капли тающего снега. Мы прошли запретную зону и разошлись с Южаниным. Он свернул влево к проходной, а я в штаб. Здесь предстояло сфотографироваться на справку об освобождении. После обеда сходил в баню, а заведующий выдал мне новое белье. Я побрился и собрал подписи обходного листа. Так и прошел остаток дня. Бригада вернулась с работы.

После ужина раздал еду, что была в запасе. Дал свой новосибирский адрес тем, кто хотел. Некоторые были привязаны ко мне. Я смотрел на них и думал о том, как их устроить на свободе. Витя Протоп просился, чтобы я ему помог на воле. А Мыльника Колю? Отдать бы их в хорошие наши семьи, и можно сделать из них хороших мужей, горя они хлебнули предостаточно. Отличный парень Пожидаев Александр. Веселый и обходительный, трудолюбивый и простой, но слаб характером. На свободе работал прорабом. Родители даже не отвечают на его письма, а он твердит, что несмотря на то, что они его забыли, он будет о них заботиться. Он был нарядчиком в зоне. Когда я давал ему обходной лист, я пообещал ему, что напишу и помогу устроиться на свободе. Мы долго беседовали с ним. Ему осталось сидеть до июля.

- Куда ехать? Я боюсь жить в общежитии. Опять пьянки, а это обратный путь сюда, - говорил он.

Утро 25 марта. Почти всю ночь не спал. Утром собрал постель. Взял кружку, ложку и понес все каптеру. Почти новую телогрейку дал мне завхоз. Мороз был 8 градусов. Редкими порывами дул ветер. Жду вызова в коридоре штаба. Александр начертил мне план города. Где автостанция, где магазины, где центр. Время тянется медленно. Десять часов... Вот в дверях показался Южанин. Наверное за мной. Да, действительно. Он вперед, а я за ним. Держу под мышкой газетный сверток. Это все мое имущество, нажитое за два с лишним года. Мои конспекты из СПТУ, записи, заметки. Ладно, путь проверяют, может, кое-что и отберут, но мне хочется вынести для будущего архива мои записи. Иду я не совсем по форме - руки опущены, а не за спиной. Солнце ласковыми лучами меня сопровождает. С каждым шагом все ближе граница воли и неволи.

Мы остановились у железно-решетчатой двери контрольно-пропускного пункта. Южанин открывает дверь и запускает меня в коридорчик. Справа решетка, стекло и открытая форточка-окошко. За ней сидит солдат и женщина в военной форме. Капитан подает ей какую-то бумажку. Мы стоим, видимо кого-то ждем. Вдруг открывается выходная глухая дверь и входит еще одна женщина в военной форме. Она закрывает за собой дверь наглухо, останавливается, разворачивает папку. Посмотрев в папку, называет мою фамилию:

- Свидницкий...

И я дальше продолжаю:

- Иосиф Антонович, рождение 25-го декабря 1937 года, статья 190 прим и 227, срок три года. Начало срока 19-го декабря 1984 года, окончание срока 19 декабря 1987 года.

Развернув продолговатый гербовый листок, она повернула его ко мне и спросила:

- Фотография Ваша?

- Моя, - ответил я.

Она подошла к окошку, протянула тот же самый листок женщине сидящей за окошком, расписалась и ушла. Южанин жестом пригласил меня к окну. Дежурная так же торжественно, как и первая сказала:

- Свидницкий...

И я продолжаю:

- Иосиф Антонович, рождение 25-го декабря.......

Развернув в мою сторону такой же самый листок, спросила:

- Ваша фотография?

- Моя.

Еще раз глянула на меня и на фото и протянула мне ручку расписаться на листе.

Окошко закрылось, и я последовал за Южаниным на выход.

"Почему меня не проверили, что я несу? Может, позже это сделают?" - думал я.

Мы вышли на улицу. Воля! Мы завернули налево к угловой двери управления и поднялись на второй этаж. Южанин зашел в бухгалтерию, а минут через семь позвал меня. Довольно длинный зал с двумя рядами столов, за которыми сидели женщины за бумагами. Он подвел меня к первой справа. Женщина была приятная и приветливая. Она открыло мое "Дело", пересчитала мои документы. Я расписался в их получении. Она подала мне паспорт и четыре "корочки".

- Подождите меня у кассы. Я вам сейчас выпишу деньги.

Я с Южаниным вышел в коридор и встал у кассы. Распахнулось вовнутрь окошко. Бухгалтер протянула мне ведомость. "Деньги в сумме такой-то получил." Прежде чем выдать мне причитающуюся сумму, бухгалтер заботливо объяснила мне, как надо себя вести, чтобы у меня не вытащили деньги. Она пересчитала дважды и протянула мне пачку купюр. Ей явно хотелось поговорить.

- Мы вас выпускаем и за Вами еще двоих выпустят. Но мы их задержим, чтобы Вы могли за это время уехать. Смотрите на вокзале, чтобы у Вас деньги не вытащили, старайтесь подальше от толпы держаться. Ваш поезд в Новосибирск будет через час, в 13.00. Вы спокойно уедете. Мы сейчас едем в банк. Поезжайте с нами, мы Вас подвезем на автостанцию.

Здесь ее перебил Южанин:

- С ним еще хочет начальник встретиться.

- А Вы скажите, чтобы он его долго не держал. Мы будем ждать внизу в автобусе.

Я поблагодарил ее, и Южанин привел меня в приемную начальника. Здесь сидела накрашенная секретарша, и несколько человек ждали, когда их примет Худяков. Я постоял 10 минут, и тут зашел Гаас.

- Вот Вы здесь, Свидницкий, здравствуйте. А я Вас ищу. Я хотел с Вами немного поговорить.

Мы вышли в коридор, и Гаас, заглянув в несколько кабинетов, остановился на одном из них. Мы вошли и сели за стол.

- Я хотел бы узнать Ваши замечания о нашей работе.

Он уже держал записную книжку и ручку. Я высказал свои соображения, а он поспешно записывал, иногда переспрашивал. Мы попрощались, и я вернулся в приемную. Прошло еще минут 15, и наступила моя очередь. Только я открыл двери кабинета, как Худяков встал и с приветливой улыбкой сказал:

- Здравствуйте, Иосиф Антонович, приветствую Вас, присаживайтесь. Ну вот, мы теперь с Вами равны. Вот мой коллега со строгого режима, - указал он на сидящего слева белокурого капитана, - Иосиф Антонович, я пригласил Вас, чтобы Вы поделились своими наблюдениями. Вы были здесь 18 месяцев, и Вам есть что сказать. Я еще молодой, и Ваши советы будут мне полезны в работе. Вот и товарищ послушает. На религиозные темы говорить не будем, я в религии не разбираюсь. Вы можете говорить обо всем откровенно, без стеснения.

- Чего стесняться, я политики не задеваю.

- Вы можете даже критиковать.

- Гражданин начальник, я столько времени провел здесь, что раньше можно было поинтересоваться моим мнением.

-Ну, видите, как ...Пожалуйста, Иосиф Антонович, я запишу хотя бы главное...- И начал записывать. Закончив писать, продолжал, - Вы уж братьям и сестрам своим по вере не жалуйтесь на нас. Я Вам желаю всего доброго. Если скучно будет, приезжайте ко мне в гости. Неплохо было бы, если бы Вы нам написали. Не попадайте больше сюда. Желаю Вам успеха, до свидания, всего доброго!

- До свидания!

Я вышел в коридор и, озираясь, направился к выходу. Неужели никто меня не проверит? Но напрасно я опасался, меня никто больше не задерживал. Коридор был безлюден, все были заняты своими делами. Я свободен! Перед учреждением не было ни одной машины. Они, наверное, давным-давно в банке. Я посмотрел направо и налево и пошел в направлении города.

Свобода!

Свобода! Какой великий дар! Только тот по-настоящему способен оценить его, кто вышел из-за колючей проволоки.

Я отошел от зоны на двести метров, повернулся и несколько раз крестным знамением благословил ее. Благословил тех, кто зарабатывает там деньги, благословил тех, кому дана власть воспитывать заключенных, благословил тех, кто здесь оказался случайно, и тех, кто сознательно сделал зло на свободе. Одним нужен разум и справедливость, другим покаяние и сила воли.

Мой путь к центру города лежал мимо каких-то заводов. Через час я был около магазина, который был помечен Пожидаевым в его плане. Было около двух часов дня. Я зашел в продуктовый магазин. Там, в зоне, все время был волчий аппетит, а здесь, видя обилие продуктов, есть почему-то не хотелось. Я очень хотел добраться до швейной фабрики, которая находилась в помещении бывшего костела. Мне показали, куда идти, и за 30 минут я добрался туда. Вот она. Я обошел здание со всех сторон. Мало что можно было распознать. Некоторые элементы арочных перекрытий проглядывали на стенах шестиметровой высоты. Забор же костела уцелел. Улица названа по фамилии какого-то поляка. Я помолился за тех, кто здесь служил, кто строил его, кто ходил в костел по этой улице. Вот ведь чудно. Давно я хотел приехать в бывшей Каинск, чтобы увидеть эту "швейную фабрику". О костеле этом я читал, еще будучи в Новосибирске. Пока я собирался, Бог распорядился по-другому, и вот я здесь. Я ушел от костела и начал искать православную церковь. Оказалось, что бывшая церковь находится в нескольких кварталах на север от костела. Вот и церковь. Красный кирпич. Кресты срезаны. Здесь какая-то кочегарка и еще что-то. Повсюду следы этого "атеистического просвещения". Здесь я тоже помолился. Я отдал честь месту, где славилось Имя Божие и совершалась Вечеря Господня. Я снял шапку, обошел "крестным ходом" церковь и направился в центр города. Больно, очень больно, что нашлись люди, так варварски поступившие с церквями. А ведь не почтить церковь - значит не почтить труд и святыню своих предков. Эти стены они целовали когда-то. Сколько людей сюда приходило, и ссыльные, и переселенцы, пришедшие сюда в поисках клочка земли с юга Украины, из Белоруссии, с Прибалтики, Черноземья. Приехав сюда, они строили храмы, обживались. Их потомки по-прежнему живут здесь.

Я дошел до центра и сфотографировался в ателье в тюремной одежде. Это нужно для истории. Каждая страница должна быть сохранена. А эта - особенно важная. Я сел в автобус и отправился в Барабинск. На вокзале я был в пять часов. Солнце светило по-весеннему, и хотя мороз щипал щеки, снег таял. Я взял билет на шесть часов вечера до Прокопьевска. Надо было посетить отцов редемптористов греко-католиков Василия Рудку и Ярослава Сподара. Главное - исповедоваться. Надо очистить душу и сердце. Сел подальше от людей в зале ожидания. Нужно было мысленно отслужить мессу и прочитать "тюремный часослов" - розарий.

Сегодня 25 марта. Сейчас храмы в Прибалтике, в Белоруссии, на Украине, а тем более, за границей, полны народа. Звучат проповеди, служатся мессы. Одним словом - праздник Благовещения. И я хочу, чтобы мог ничтожный голос присоединился к этому потоку молитв Вселенской церкви. Прими, Господь, и меня в сообщество чад твоих, в сообщество тех, кому Ты сказал: "Где двое или трое во Имя Мое, там и Я посреди них."

26-го марта в 14 часов я был у своих собратьев в Прокопьевске. Они жили в старом доме среди угольных шахт. Часть дома служила часовней. Старенький отец Василий служил литургию для украинцев или мессу для немцев. Молодой отец Ярослав работал шахтером. От них я выехал домой в девять часов вечера.

Поезд прибыл в Новосибирск в шесть часов утра 27-го марта. Это была пятница. Я прошел по вокзалу, вышел на привокзальную площадь. Остановки автобусов оказались перенесенными в другое место. Было тихое утро. В серой дымке утопали отдаленные светильники уличных фонарей. Всего два с небольшим года меня не было здесь, а как все изменилось! Такси остановилось на один квартал раньше, и я пошел мимо знакомых домов по знакомым переулкам. А вот и дом, детище заветной мечты. Забор из белого кирпича с чередующимися столбиками, зеленые железные ворота и калитка. Деревянный тамбур из чистых лакированных реек. Фронтон завершает полукруглое окно с красной облицовкой. У соседнего магазина такая же очередь, как прежде, и даже те же самые люди. Я переступил порог и медленно опустился на колени. Слава Тебе, Господи, что позволил мне опять стоять на этом святом месте. Я поцеловал пол и поднялся. Потом посмотрел по сторонам. В церкви уже были некоторые из наших. Я осмотрел все, даже спустился в подвал. От увиденного я был в восторге. Построили! И эта незабываемая встреча с нашими людьми.

В 9.00 я вышел служить мессу. Два года, три месяца и восемь дней я не держал в руках Святой Чаши и не видел риз.

"Господи, Ты опять дал мне узреть свет лампады, обонять запах свечей и благовония алтаря Твоего. Омою руки мои, а Ты сними с меня наслоившиеся грехи."

- Возлюбленные братья и сестры, до земли кланяюсь вам. Целую ваши руки и ноги за ту радость, что глаза мои видят. Я мало сидел. Цена этому дому Божьему гораздо больше, чем я уплатил.

28-го в субботу на мессу пришли наблюдатели из райкома. Я попросил их, чтобы не тревожили ни меня, ни людей. 29-го апреля в 10 часов я вышел на воскресную литургию. В конце зала у входа стояла первый секретарь райисполкома Лидия Ивановна Дорохина и еще несколько человек с ней. На проповеди я еще раз поприветствовал своих прихожан и сказал также:

- Спасибо тем, кто меня посадил за решетку. Они еще возвысили мой авторитет не только в церкви, но и за ее пределами. Если раньше я был, образно выражаясь, как крохотный домишко, то теперь атеисты сами расстроили меня, как девятиэтажный дом. Я свою священническую миссию продолжал и среди преступников. А они меня научили более глубокой вере. Я показал всем неверующим силу и мощь Евангелия. Меня хотели физически сломать, но от этого я стал только сильнее и физически, и духовно. Я никого не виню за то, что я сидел. Здесь была воля Творца. Если я хотя бы одному человеку проповедовал о Всевышнем, то это стоило того, чтобы мне оказаться за решеткой. Там я проповедовал многим, а не одному. Мы с вами молимся сегодня за наше правительство, за административные власти города. Им нужно озарение свыше, чтобы иметь мужество изменить свой устоявшийся образ мышления. Я приветствую всех и даже тех, кто лжесвидетельствовал против меня. А администрацию прошу проявить благоразумие, и не нагнетать искусственный психоз.

После окончания мессы, когда большинство людей разошлось, а я успел разоблачиться, в сакристию вошла Дорохина, ее муж, начальник милиции, и еще несколько человек. Здесь было и двое наших прихожан.

- Здравствуйте, Иосиф Антонович.

- Здравствуйте, Лидия Ивановна, - ответил я.

- Вы опять ищите на свою голову неприятностей? - раздраженным тоном сказала она.

- Какие неприятности?

- Кто разрешил Вам служить мессу?

- Когда епископ меня рукоположил, тогда он мне и разрешил служить мессу. И никто, кроме епископа, мне запретить служить не может.

- Здесь есть ксендз, и Вы не можете здесь хозяйничать.

- Вы не беспокойтесь, между собой мы договоримся.

- Вы доиграетесь, Иосиф Антонович.

- Вы, Лидия Ивановна меня не пугайте. Я Вас не боюсь. Я видел перед собой дуло автомата, решетку, и если нужно, я сегодня же вернусь в тюрьму. Так что напрасно меня пугаете. Меня отсюда взяли, поэтому я сюда вернулся. Мне конституция СССР гарантирует место жительства и право на жилплощадь. Мессу я служить буду, даже если вы будете угрожать мне новым арестом. Если я ее служил в тюрьме, в зоне, за станком, то тем более, буду служить здесь. Если Вы меня и людей не оставите в покое, то я подам на Вас в суд. Если будете меня травить, я дам телеграмму в Верховный Совет, чтобы отменил свое решение о моей амнистии. Я сам вернусь в тюрьму, мне свобода без алтаря не нужна. Не запугаете!

- Если бы на Вашей мессе было 2-3 человека, а то Вы на весь приход демонстрацию устроили.

- Эти люди заслужили, чтобы именно так я с ними встретился. Мне нечего прятаться от них. Да если бы я прятался, вы бы из этого новые аргументы нашли против меня. Вам вообще давно пора перестроиться. Когда меня выпускали, то говорили, что я в другой мир приду, совсем не такой, как прежде.

- Не все поддается перестройке.

- Я вас понимаю. Тогда и Вы по-человечески меня поймите, что я другим быть не могу.

- Вы уже третий день дома, могли бы нам хотя бы позвонить.

- У меня было важное дело. Я должен был выполнить поручения узников. Я должен был связаться с их семьями. Это мой священный долг, а уж потом вы.

- Завтра к 11 часам явитесь к нам на беседу.

- Хорошо.

Так закончилась первая после тюрьмы первая официальная встреча "в верхах". На следующий день я пошел к уполномоченному по делам религии Владимиру Леонидовичу Лымарю. Принял он меня слишком дружелюбно.

- Вам, Иосиф Антонович, желательно уехать из Новосибирска.

- Это просьба или приказ? - спросил я

- Просьба. Устроитесь в другом месте, отдохнете, навестите епископа, родственников. Я Вам помогу с билетами через облисполком. Мы Вас не выгоняем, но просим. Так будет лучше.

- А я, Владимир Леонидович, со своей стороны заявляю: если меня власти нигде не примут, вернусь в Новосибирск. Я не подчинюсь запретам, а буду служить.

Тут зашел в кабинет Николаев, который тогда возглавлял совет ветеранов. Его ехидная улыбка как всегда лицемерно приветствовала "классового врага". Он молча подал мне руку, на ходу обменялся несколькими фразами со своим учеником Лымарем. Беседа продолжилась. На этот раз нападающим был я.

- Несмотря на Вашу вежливость, Владимир Леонидович, я не могу к Вам относиться спокойно. Вы ведь ученик старого коммуниста, который все годы моего присутствия здесь непрестанно на меня писал ложные доносы. Он передал в прокуратуру то, что я написал лично ему. Допустим, я для него классовый враг, но он же своих коммунистов обманывал, ложно обвиняя меня в нарушении законодательства по религиозным культам.

- Надо по-христиански простить и быть снисходительным.

- Я простил, но недоумение остается. Остается вопрос без ответа. Вы, коммунисты считаете себя обладающими самым научным и прогрессивным мировоззрением. Значит, вы должны быть честнее и логичнее нас. Мы ведь для вас мусор, отбросы прогресса. Так покажите же нам свое превосходство не на словах, а в своем отношении к нам.

Лымарь терпеливо поддерживал разговор. Он хотел хотя бы что-нибудь вытянуть из меня.

- Иосиф Антонович, скажите пожалуйста, какой из католических орденов Вам больше всего импонирует?

- Мне любой орден по душе. Все мы составляем одно, и одно и то же проповедуем. У нас один Папа на всех.

Лымарь очень хотел узнать у меня, не состою ли я в каком-нибудь ордене.

- Какой орден Вы предпочитаете, доминиканцев или иезуитов?

- Владимир Леонидович, я вам обещаю, что если Вы выберете католичество и захотите стать иезуитом, я дам Вам рекомендацию. А что? Коммунисты проиграли, а мы победили. Вам остается одно - покаяться. Чем скорее присоединитесь к нам, католикам, тем лучше. Мы вас не предадим и не продадим.

- Почему Вы говорите о католиках, когда у нас православие.

- Я люблю православие. Это тоже наше христианство. Я говорю так потому, что коммунистам с православием удалось расправиться, а с нами не удалось. Мы для вас крепкий орешек. Вы на православных как на осла залезли и пятками погоняете. Они вам коммунистам на экуменических конгрессах осанну поют. С нами вам сложнее. Вы на нас за экуменизм дело заводите. На нас где сядешь, там и слезешь. Поэтому я предлагаю Вам Католическую церковь как несокрушимую скалу. Москва тоже Рим, но третий. На третьем месте после первого Рима.

Я говорил с ним на равных с зековской задиристостью. Лымарь целых два дня уговаривал меня, чтобы я уехал из Новосибирска. И я согласился.

Нельзя не отметить особой благодарностью Ольгу Штро. Ее упорство, смелость очень пригодились приходу в эти трудные годы. Она организовала стройку. Она больше других боролась с властями, она защищала честь священника. Сами власти мне говорили: она фанатично защищает Вас.

Лидия Николаевна Ярыгина была первой активисткой по организации прихода летом 1982 года. Она ежемесячно приносила мне передачи в Новосибирске, а потом привозила их за 300 км в Куйбышев.

Поездки по знакомым

Выйдя на свободу, я не переставал думать: "Что с молодой Зосей?" Пять лет своего срока она, наверное, уже отбыла, и сейчас должна быть в ссылке. Это еще пять лет. А что с Сандром? Я должен был их навестить.

Самолет прибыл в Киев поздно вечером 3 апреля 1987 года. В час ночи на Житомир шел поезд. В девять часов утра я переступил порог кафедрального житомирского собора. Ксендз Станислав Щипта служил мессу. Я встал в стороне от людей. Отходя от причастия, многие меня заметили и подошли. Оказалось, что Зося уже дома. Две недели тому назад она вернулась из-за колючей проволоки. Это же моя родная духовная дочь, совесть нашей церкви. Теперь я мог с гордостью сказать своим братьям баптистам и пятидесятникам, что наша молодежь тоже сидит за Христа в советских тюрьмах. После ее ареста и суда над ней я говорил о ней в проповеди, как о добровольной жертве за честь католической веры, как о созревшем плоде любви Христовой. Правоохранительные органы готовы были на все, чтобы кнутом и пряником добиться своего, сломать жертву. Теперь уже не бьют, но "ласково уговаривают".

Герой 70-х годов диссидент отец Димитрий Дудко раскаялся публично, его покаяние показывали по телевизору. За это ему дали свободу, а бывшие его последователи рассеялись. “Поражу пастыря, и рассеются овцы стада”. (От Матфея 26)

Есть и другие примеры. Роза из Душанбе, Ян Монастырский, Журавская, - это жертвы "воспитания" правоохранительных органов советской системы. Я переживал за Зосю, готов был ехать в любую точку СССР, лишь бы с ней увидеться. Сколько выстрадала ее мама! С мамой я тоже встречался.

- Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, слава Пресвятой Троице, - произнесли мы одновременно с Зосей.

- Зося, как ты, твоя вера, настроение, здоровье?

- Все осталось прежним.

Моей радости не было предела.

- Зося, если ничего не случилось, если ничего не изменилось к худшему в твоей душе, то все начинаем сначала.

Зося не пала духом, слава Тебе, Творец!

Сандр Рига был освобожден из заключения 26 сентября 1987 года. Последним его местом заключения была Рижская городская психиатрическая больница. До этого его три с половиной года "лечили" в тюремной больнице Благовещенска. После обращения его мамы лично к Горбачеву, Сандра перевели в Ригу. Ему повезло, в отделении оказался знакомый врач, не надо было принимать лекарства. КГБ не удалось насильственным лечением вызвать у него болезнь, подорвать психику. Христос победил! А ведь многие из тех, кто сидел на тюремных иглах, покончили жизнь самоубийством.

Я побывал у своих родственников и Пасху 19 мая 1987 года отпраздновал у отца Франциска Карасевича с разрешения уполномоченного Бубякова их Хмельницкого. Бубяков сказал Франеку, что меня на Украине и в Белоруссии власти не примут.

К моему большому удивлению кардинал Вайводс и епископ Цакул приняли меня очень хорошо. Они заверили меня, что готовы предоставить мне место. Рига на сей раз повернулась ко мне христианским лицом. Полгода я отдыхал, принимал участие в реколлекциях. Те священники, что раньше смотрели на меня хмуро, на сей раз были приветливы.

Снова в Азии

В это время я ездил так же в Вильнюс. Священники уговаривали меня, чтобы я остался и служил где-нибудь под Вильнюсом или в Белоруссии. Епископ Викентий Сладкявичус обещал оставить при кафедральном соборе. Были даже несерьезные намеки на возможность получения епископства в Белоруссии. Я помнил об огромных сибирских просторах, где раскиданы потерянные для веры души.

В воскресение 14 июня 1987 года я вылетел рейсом Рига-Душанбе. Как меня примет мой собрат отец Бенедикт, как примут люди? Гляжу в иллюминатор с высоты 10 000 метров. Пять лет я не был в Душанбе. Семь священников после меня служили в Таджикистане. Перебирая бусинку за бусинкой, читаю розарий. Полет длиться 10 часов, можно вдоволь намолиться. Под крылом самолета заснеженные вершины Туркменского хребта, смыкающегося с горами Памир. Сколько раз я их видел, и на сей раз не могу оторвать взора от каньонов, утесов, ущелий, сверкающих серебряными нитями горных рек.

Жаркий июньский день. Душанбе лежит в котловине. Вокруг горы с заснеженными вершинами до 5 км высоты. Температура 40 градусов. Воскресенье - храм полон. Я всех приветствую в начале мессы, всех прощаю и сам прошу прощения у всех. После мессы радостные встречи. Почти весь приход пожелал подойти ко мне и пожать руку. Посетив еще некоторые места Кавказа, Урала, Сибири, я лечу в Фергану. Опять любуюсь через иллюминатор панорамой гор. Одиннадцать лет назад я летел этой же трассой в поисках Христовых овечек. Теперь многих из них я знаю. Горы творят в сердце особое настроение. Под крылом самолета монументальность, массивность и таинственность. Подняв взор в лазурную синь неба, невольно ищешь чего-то большого, светлого, гораздо большего, чем может дать мать-земля. Сколько людей, ищущих неземного, но реального, ищущих Бога, приезжало со всех концов нашей Родины, чтобы пожить в этих пустынных безлюдных местах хотя бы несколько дней. Горы поражают своей таинственной тишиной и суровостью. Христос часто уходил на молитву в горы, а потом Его последователи устраивали себе обители в горах, покидая шумный мир, мир иллюзий и преходящей его красоты. Самолет медленно плывет над макушками гор. Какая удивительная Премудрость Божия, какие поразительные планы Провидения Творца! Много лет тому назад, в детстве, я читал о Ферганской долине в Средней Азии и мечтал хоть раз в жизни побывать там. Глядя на горы я тихо приветствовал их, а они величаво отвечали мне снизу. А сверху из небесной синевы, прорезая космические дали, тихо звучал в душе голос Бога: "Ты Мой солдат и путешественник. Я посылаю тебя сюда. Иди, ищи, собирай Моих рассеянных овец. Ищи души, затерянные среди этих гор, холмов и долин. Иди, ибо час пришел проснуться ото сна". Сколько раз я задавал Господу вопрос: "Почему именно я?" Но ведь кто-то должен быть первым! “Избавь, Господи, меня от противления Твоей воле."

Идем на посадку. Самолет скользит по посадочной полосе и выруливает к стоянке. У выхода стоят встречающие с цветами. Прибывшие и ожидавшие улыбаются друг другу. Меня никто не встречает. Но меня ждут.

Воскресенье 14 июня. Жара 40 градусов. Метался с одной стороны улицы на другую, чтобы хоть чуть-чуть побыть в тени. Слава Тебе, Господи за новый приход, который Ты для меня готовишь. Земля Средней Азии щедро родит, если ее орошает вода. Здесь говорят, что не земля родит, а вода. Как вода, стекающая с гор, орошает землю, так и я с Твоей помощи и по Твоей воле должен оросить сердца людей Твоим словом. Я должен открыть их души навстречу Тебе. Они должны стать добрее, они должны стать обителью Творца, чтобы быть солью среди людей. Каким будет урожай человеческих душ? Позволит ли засохшая почва пропустить поток благодати Божьей? Фергана по-узбекски значит "красавица". Щедро и обильно кормит она людей своими плодами. Ох, как желал бы я увидеть плоды веры в сердцах людей. Кто знает, может быть здесь, в этой земле останутся кости мои. Но это не важно для меня. Мне безразлично, где истлеет мой временный дом.

Вечером, в 19 часов была первая святая месса в Фергане. Радости не было предела. В тот день было 15 человек, а храмом была 18-метровая комната. Власти разрешили мне пробыть здесь только 10 дней. По истечении срока заявили: "Не можем Вас зарегистрировать, потому что у Вас судимость." Я им серьезно ответил: "Прошу созвониться со всеми инстанциями вплоть до Москвы, и передать им мои слова. Я говорю: "Или алтарь, или тюрьма." Я даю срок семь дней. Не позволите служить, я дам телеграмму Горбачеву, что отказываюсь от свободы и возвращаюсь в лагерь. Я готов голодной смертью умереть у ворот лагеря. Так что решайте вы, представители Советской власти. А я для себя все решил. Прошло семь дней. Власти велели прописываться и служить. Так Фергана стала моим домом. Здесь мне предстояло пройти духовную реабилитацию. Почти полгода до конца 1987 года я отходил от внутренней пустоты.

Три месяца мы ютились в маленькой времянке, а затем купили дом, и люди сделали капеллу на 200 человек. Изучая город, отстоящий от столицы Узбекистана Ташкента на 400 км в восточном направлении, я узнал, что католики появились здесь 100 лет тому назад. Здание католического храма и поныне стоит в центре города. Оно небольшое, человек на 100. Мне хотелось поскорее расширить наши границы. В течении года я побывал в трех городах Узбекистана и в двух местах Казахстана, граничащих с Узбекистаном. Через год в Узбекистане было 4 места собрания: Фергана, Ангрен, Чирчик и Ташкент. О Ташкенте особый разговор. Мы с отцом Бенедиктом были приглашены туда на празднование Тысячелетия Крещения Руси. Стоя за билетами в авиакассу, я познакомился с Людмилой Владимировной, москвичкой, приехавшей в гости к своей сестре. Позже мы встретились с ней на заранее договоренной троллейбусной остановке. Она была с родственницей, которой поручила погулять с собакой, пока мы ездили в центр. Я предложил подождать 15 минут, пока Марина выгуляет собачку, а затем вместе поедем в город. Людмила Владимировна возражала. Она, мол, не нужна, и притом, неверующая. Мне именно поэтому и хотелось, чтобы она была с нами. Была суббота. Чтобы Марина увидела молящихся людей, я предложил сходить в молитвенный дом адвентистов, с которыми у меня были дружеские контакты. Прощаясь, я предложил Марине почитать катехизис.

- Через месяц, Марина, встретимся в 12-00 в аэропорту местных линий. Отдашь мне книжечку.

Марина пришла в срок. Я дал ей другую книгу. Так мы встречались в течении 2-3-х месяцев. Мне хотелось знать ее мнение о книгах, но я ничего не спрашивал, а только давал новые книжки. В конце концов я предложил ей поехать на мессу, которая служилась в 30 км от города. Она согласилась. Потом была встреча у нее на квартире, было еще 3 соседки. Второй раз было 10 человек, третий - 20. Произошло еще несколько встреч, и можно было организовывать приход. Мы купили дом на имя Марины, и я начал регулярно служить литургию. Мы развешивали объявления на остановках, и люди начали наполнять новую часовенку-капеллу. Ташкентская каплица, наверное, единственное место в мире, где под одной крышей собираются дети Авраама и Иисуса Христа. Синагога и католическая церковь, расположенные в разных половинах одного дома, похожи на Библию - в одной обложке Ветхий и Новый Завет.

Узбекистан дал Католической церкви многих монахинь. Марина и ее подруга стали монахинями в затворе. Фергана дала 2-х выпускниц Богословского факультета Краковской академии.

Не только горные воды расходились по городу оросительными арыками и живили влагой роскошные ачаиры, но и влага небесная орошала каменистую почву человеческих душ. Земля воскресала к новой жизни, доселе ей неведомой, и буйно распускала зеленые ветви, в тени который зеленели новые ростки.

В Фергане я начал обрабатывать свои воспоминания .

Прозрачные зеленоватые потоки стремительно мчатся с гор. Их шум наполняет ущелья. Они несут прохладу. Свежесть на равнины Ферганской долины. Свежесть Духа Святого нисходит свыше на истомленные человеческие сердца. Во славу Пресвятой Троицы!

Я летел счастливый еще не зная о том, что спустя три года в Таджикистане начнется гражданская война. Мы оставим там несколько храмов, которые ранее строили. В Курган-Тюбе во время Мессы начнется артобстрел, и когда верующие выйдут из храма, то в ужасе увидят, что их дома полыхают. Они побегут из города по шоссе с тем, что у них будет в руках. “Когда же увидите Иерусалим, окруженный войсками, тогда знайте, что приблизилось запустение его: тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы; и кто в городе, выходи из него; и кто в окрестностях, не входи в него” (От Луки 21,20-21)

Экуменическое заключение

Моя жизнь с самого начала была связана с Католической церковью, я узнавал о Господе из великого предания Римской церкви, председательствующей в любви, как писал Святой Игнатий Антиохийский. В моих жилах течет кровь многих народов, в прошлом веке одним из моих предков был православным священником. В юности, встречаясь с греко-католическими священниками, я узнал о том, насколько богата наша традиция, которая включает в себя не только византийское христианство, но и армянское и сирийское. Ныне в Католической церкви существует семь видов крестного знамения, свыше двух десятков обрядов. В своем священническом служении я стремился преподать людям разных национальностей ту христианскую традицию, в которой они родились, к которой принадлежали их предки. Только так Католическая церковь может быть подлинно вселенской, думал я, а не польской, немецкой или итальянской.

На Украине я пытался преподавать катехизис в костеле по-украински, родном языке большинства прихожан, но встретил благожелательное непонимание. Латинская церковь там часто воспринимается прежде всего как форпост польской культуры. В Закарпатье однажды мне пришлось заговорить с собратом-священником на латинском языке, ибо он демонстративно делал вид, что не понимает не по-украински, не по-польски, а только по-венгерски. Форпост венгерского влияния. Все это печально, ибо однажды власть предержащие слово “форпост” могут произнести как “пятая колонна”. “Только бы не пострадал кто из вас, как убийца, или вор, или злодей, или как посягающий на чужое; а если как Христианин, то не стыдись, но прославляй Бога за такую участь”. (1 Петра 4,16)

Большим утешением для меня является то, что на Римской кафедре восседает ныне Иоанн Павел II, который стремится служить как апостол Павел всем народам и культурам в раскрытии Евангелия. “Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых”. (1 Коринфянам 9,22).

В 1972 году я прочитал книгу “Сын Человеческий”, которая мне очень понравилась. Кто-то мне сказал, что за псевдонимом Эммануил Светлов скрывается православный священник Александр Мень из Подмосковья. В трудное для меня время, когда мне власти запретили служить, я поехал в Новую Деревню поговорить с ним. Наша встреча была недолгой, он рассказал мне, например, что к нему часто приезжают католические священники из-за границы под видом туристов и привозят книги. В это время к нему заехало несколько собратьев священников. Он представил меня как батюшку из Украины. «Я из Житомирской епархии» - подтвердил я. Украинские священники часто были без бороды, поэтому мой необычный облик их не удивил. Отец Александр дал мне православные облачения, и мы пошли в церковь соборно совершать какой-то молебен. Я стоял с молитвенником в руках и часто крестился. Я не умел читать по-славянски, но с важным видом смотрел в служебник, ища знакомые буквы.

Последний раз я видел о. Александра в Риме в 1989 году в семинарии «Руссикум», где он остановился. Его смерть в сентябре 1990 года потрясла меня, воистину он – мученик экуменизма.

Некоторые из духовных чад о. Александра нашли себя в католичестве. В 1987 году в Москве я участвовал в организации русскоязычной католической общины, состоящей в основном из русскоязычной еврейской интеллигенции. В любом городе, куда приезжал, я обязательно посещал православную церковь и знакомился со священнослужителями.

Когда я приехал священником в Житомир, то был принят местным православным Владыкой, которого потом часто навещал. Хорошие отношения сложилось с отцом Иоанном из Житомирской епархии РПЦ, который часто ходил к нам на богослужения. С протоиереем Николаем Васьковским, настоятелем кафедрального собора в Житомире постоянно обменивались посланиями.

Во время служения в Новосибирске прекрасные отношения были архиепископом Гедеоном (Докукиным) и настоятелем собора протоиереем Дмитрием Будько (ныне он епископ Кемеровский) Вспоминаю свое участие в экуменических молодежных собраниях в Риге в конце шестидесятых. Евангелие объединяло христиан многих конфессий.

В Средней Азии я бывал у многих владык и священников. В Душанбе у местного православного батюшки отца Алексия я принимал участие в крестных ходах. Однажды, в 70-е годы мы приехали к нему с ксендзом Яном Ленгой на какой-то праздник. Он вынес нам епитрахили и фелони, мы облачились и сослужили ему.

Сколько было надежд с началом гласности и открытости на еще большее потепление отношений между христианами! В 1988 году радостным событием для католиков стал приезд в Красноярск, Новосибирск и Среднюю Азию епископа из Польши Романа Анджеевского. Я с радостью ожидал приезда священнослужителей из других стран, которые помогли бы открыть воистину вселенский лик Католической церкви.

Период наибольшей духовной деятельности в Москве, на мой взгляд, связан с именем о. Франциска Рачунаса, когда возникали и регистрировались новые общины, начали приезжать зарубежные священники. Пошли жалобы от знакомых прихожан, не сумевших идти в ногу со временем. Их смущало, что новые пастыри не носят сутан, после Мессы не молятся, а выходят курить. Перед левой калиткой ограды храма Святого Людовика образовалась курилка. Наиболее часто традиционные прихожане жаловались на католические движения, которые с 1990 года начали проповедь в Москве в духе II Ватиканского собора. После служб, совершаемых на ломанном русском языке, священники угощали мирян сигаретами, баночным пивом и даже крепкими спиртными напитками. Это происходило на фоне экономического кризиса, когда банка “Кока Колы” стоила ползарплаты библиотекаря. Иностранцам было трудно понять, что Россия – не Новая Гвинея. Здесь католические священники давали обет не пить вина, а сутана был символом свободы и независимости Церкви. Я брал в руки “Постановления II Ватиканского собора”, чтобы прочитать там о разрешении на курение и винопитие для священников, но не нашел. “Очевидно, говорилось в устных дискуссиях”, - подумал я.

Чуть позже подобное происходило в Новосибирске. У меня было мучительное желание загрузить курящих священников в самолет и отправить в их родные палестины. Ограничивался устными замечаниями.

В 1979 году к нам стали негласно приезжать священники из ГДР. Мы с отцом Яном Ленгой записали их службы, а также воскресные чтения на магнитофон. Потом многократно гоняли эту пленку, пытаясь выучить правильное произношение и ударение немецких слов, делали специальные пометки в книгах.

Когда начали прибывать отцы-миссионеры из-за рубежа, то я предлагал им пройти месячную стажировку у местного священника чтобы выучить правильное произношение и приходские обычаи. Но они наняли учителей русского языка. В результате, сейчас мало кто может прочитать даже самую короткую 2-ю евхаристическую молитву Мессы (обычно только ее и читают) без ошибок. Низко кланяюсь вам, оставившим свои благополучные страны ради служения в России, но и вы, пожалуйста, уважайте наших верующих.

Жаль ныне редко можно увидеть священника в сутане и присутствовать на торжественных Мессах с пением и чтением Римского канона; обычно служатся короткие читанные службы минут за 20. Блажен наш старец прелат Келлер, что он не дожил до этого.

Можно ли сблизиться с православием на почве пренебрежения обрядов?

В 1988 году я был в Киеве на обеде у моего приятеля отца Яна Крапака по случаю 1000-летия Крещения Руси. Были приглашены также католические епископы из Италии и Германии. Они меня уверяли, что знают Русскую Православную церковь лучше меня и сумеют с ней в ближайшее время договориться об объединении. А в это время в Западной Украине на улицах уже открыто служили греко-католики.

Я всегда понимал, что расправа с греко-католиками в 1946 году – каинов грех Московской патриархии. С юности я встречался с украинскими священниками, не принявшими решений Львовского собора. Они рассказывали, что офицеры НКВД открыто предлагали им перейти в Московское православие в обмен на свободу и сытое существование на приходе. Они были вынуждены жить в подполье, но остались несломленными, готовыми идти на жертвы за Христа. Следует вспомнить греко-католического епископа Александра Хиру, который после амнистии в 1956 году остался в Караганде, где служил для верующих разных национальностей в восточном и латинском обрядах. Он воспитал многих католических священников, среди которых Владыка Иосиф Верт, нынешний Апостольский администратор в Новосибирске. Епископ Александр умер 26 мая 1983 года, так и не дождавшись выхода из подполья греко-католической церкви.

Экуменизм, на мой взгляд, прежде всего доброе отношение и терпимость к взглядам другого человека, братское общение и признание за каждым человеком права на собственное мнение. Это не имеет ничего общего с торговлей верой в обмен на деньги или интересы других людей. Как бы люди не пытались обмануть сами себя, все будет так, как Господь предуготовил, “ибо, в который час не думаете, придет Сын Человеческий”. (От Луки 12,40)

Я всего лишь обычный служитель Вселенской церкви, несу в меру своих немощей дар священства и пытаюсь передать дары святого Духа окружающим. Радуется сердце, когда этот дар проникает в чью-то душу - это цена твоих усилий и плата за твой труд. Сжавшись от боли, удались в потаенное место ради целостности твоих трудов, ради мира и единства: не им, а Ему - служение твое!

1987-1998 гг.